Паучье княжество

И Маришка была готова продать Нечестивым душу, лишь бы обладателем туфель с металлическими набойками, что выдавали себя остротой стука, было умертвие, упырь или какая угодно иная нечисть.

«Кто угодно, – мысленно молила она. – Только не учитель, пожалуйста, только не учитель!»

А перед глазами уже стоял – совершенно не к месту – старый приютский сарай. И Настино ручное зеркальце, прихваченное из теткиного дома, свечи, мизинец, проколотый швейной иглой… И пальцы, сцепленные в замок на груди. И мольба, беззвучно слетавшая с губ: «Только бы не учитель, пожалуйста, только не учитель!»

Всё это уже было. Было. Великое множество раз.

И в один из таких, к примеру, там, в тёмном сарае – где свеж ещё был запах задутых свечей – вжавшихся в угол девчонок обнаружил именно Яков.

Такое лучше бы и не вспоминать никогда.

Они гадали на женихов в ночь новолуния, в странно бесснежный и промозглый январь. Их было четверо: две старшие – Марья и Лукерья, и две тогда ещё младшегодки – Настя и Маришка.

Их отлупили. Сильно, иначе и не бывало. Сначала прямо там, в сарае. Лошадиный кнут с десяток раз прошёлся по тощим девчачьим ладошкам. Но то было только началом.

Порки на манер казней приходились всегда на раннее утро. До завтрака и до занятий. На них собирали весь приютский выводок: от малышей – вчерашних беспризорников до выпускников. Приглашали и кого-то из совета попечителей. А ещё весь преподавательский состав, конечно. И всех прислужников… Даже сторожа, вечно охочего до бутылки. Это был ведь целый ритуал.

Особым движением учитель срывал с осуждённых сорочки. Особым узлом привязывал к позорному столбу. Особым жестом обмакивал в котомке с ледяной водой розги.

И хоть лупили их тогда уже с одинаковой силой – младшим воспитанницам приходилось далеко не так худо. Ведь их тела ещё не успели поменяться, «опошлиться». И оголённые груди ещё удавалось спрятать за тонким Позорным столбом. И старшие мальчишки не улюлюкали им вслед ещё с добрых полгода. И пьяница-сторож не отпускал про них сальных шуток. И совет попечителей на них не косился, ежели им приходилось посещать приют по делам…

Звук шагов, только сделавшись совсем громким, оглушительным, сумел вырвать Маришку из непрошеных воспоминаний. Пришлось сморгнуть наваждение, вновь обнаружить себя в кромешной темени.

Маришка не боялась темноты. Просто она, пожалуй, её ненавидела

…

Ступени скрипнули совсем близко, и Настя, стоявшая в четверти аршина от галереи, отступила назад. Каблук её вонзился в ногу Ковальчик, и у той перед глазами вспыхнули белые пятна. Стиснув зубы, Маришка вцепилась в Настино плечо, пытаясь её отпихнуть.

– Да прекратите же! – едва слышно прошипел Володя.

И воспитанницы, опомнившись, замерли.

Стоило возне их стихнуть, как стало ясно: с лестницы не доносится больше ни звука.

«Дерьмо-дерьмо-дерьмо!»

У Маришки над губой выступил пот.

Арка, скрывающая сирот, была к лестничному пролёту совсем близко. Благодаря изгибу галереи был хороший обзор. И глаза Маришки – всех их наверняка – беспокойно бегали по нему. Да что толку? Площадка, что в тот миг, что мигом ранее, оставалась пустой.

«Там никого нет. Никого, пустота». – Ковальчик теребила подол форменного платья.

Грубая шерсть колола пальцы. Тишина. Ни звука, ни шороха.

«Выжидают? – думала Маришка. – Почто же?»

Настя снова заёрзала рядом. Мимолётное, нечаянное прикосновение её ледяной руки едва не заставило Ковальчик дёрнуться. Настя вечно была такая – словно шило в зад воткнули. И чем сильнее она тревожилась, тем хуже удавалось ей быть неподвижной.

«Прекрати», – едва не зашипела Маришка, когда плечо подружки мазнуло по её собственному. Но глаза в тот миг уловили наконец кое-что впереди. И Настя была позабыта.

Темнота на лестнице шевелилась. Престранное зрелище – вроде возможно различить это движение, а в то же время будто бы и нет. Как едва заметная рябь на спокойной воде.

От темноты отделилась угловатая тень. Она скользнула на свет. И заставила Маришку непроизвольно попятиться, шумно втянуть воздух.

Лунный луч блеснул в кирзовых сапогах, застывших в каких-то тройке шагов от злополучной арки. Настя вцепилась в подружкину руку, и как по команде обе они вжались в стену. Высокая и сутулая фигура стояла теперь в узком прямоугольнике оконного света. И обе воспитанницы в той мгновенно признали смотрителя усадьбы. И хоть темень надёжно обеих их укрывала, ни одна не могла отогнать от себя жуткое осознание: стоит ему сделать хоть шаг в сторону галереи, как его глаза, привыкшие ко мраку, вмиг различат тощие девчачьи фигурки под арочным сводом.

– Неужто вы солгали мне, Терентий, и повсюду попрятали здесь умертвий? – раздался насмешливый голос.

Голос, слишком хорошо всем знакомый.

Маришкины глаза тут же метнулись смотрителю за спину: на перила, на лестницу. А пальцы быстро нашарили выбившуюся прядку. Ковальчик быстро заправила её за ухо.

К смотрителю, вальяжно ступая, поднимался учитель.

– Никак нет-с, господин. В этом доме обитают только… сиротки.

– Все мои подопечные давно в постелях.