Паутина

Подойдя к шкафу, она вынула альбом с розовым пластиковым переплетом. Облупленные золотистые буквы складывались в затейливую надпись Моя Семья. Сев на диван рядом со мной, Агнесс положила альбом на колени, раскрыла и принялась демонстрировать фотографии:

— Ну вот. Мы все здесь.

Это был медленный педантично-подробный тур по незнакомым лицам — процедура в общем-то обычная, — но я предпочла бы, чтоб Агнесс так подолгу не останавливалась на каждой фотографии.

— Это Мэри и Пат — собрались на день рождения к подружке, — объясняла она. — А это Бернадетт, совсем еще мелкая.

Все девочки для меня были на одно лицо, все одинаково невыразительные, трудно представить, что среди них могла бы найтись умница, красавица или бунтарка — на снимках они выглядели взаимозаменяемыми, как щенки одного помета, и только Эленор выделялась среди них, как самое маленькое и трогательное существо из приплода. — А вот наша бедненькая Эленор, когда ей исполнилось шесть лет, — продолжала Агнесс. — Только-только в школу пошла.

Передо мной было индивидуальное фото Эленор — из тех, которые делают в школьном актовом зале, словно преступника фотографируют в следственном изоляторе, — гораздо более четкое, чем снимок Аннет и любой из альбома Агнесс. Девочка была скорее миленькой, чем красивой, — миленькой, как все миниатюрные шестилетние девчушки. Промежуток между передними зубками придавал ей сходство с обаятельным зверьком в исполнении Диснея, а значит, с еще более трогательной мордочкой.

— Прелестная девочка, — тихонько произнесла я.

— Ага. — Раньше ей такая мысль, похоже, не приходила в голову. Да и сейчас Агнесс не прониклась моими словами, продолжив какой-то расплывчатой несвязной фразой: — Хотя не особо смышленая. А если по-честному, малость пришибленная она была.

— В каком смысле?

— Да во всех смыслах, во всех. Еле-еле читала и писала, никогда ничего не делала по дому. Мы все помогали маме, когда нам было по семь или восемь лет, а бедной Эленор было почти десять, когда она померла, но она не могла и юбку себе погладить, чтоб дырку не прожечь.

Агнесс закрыла альбом и с отсутствующим видом отложила его в сторону. Я изумилась — нет, точнее, ужаснулась бездушию этой женщины.

— Вы хотите сказать, она была… неумехой?

— Да кто ее знает. Не скажу, чтоб у нее все из рук валилось или она постоянно все ломала — такого не было. Но и проку в доме от нее тоже никакого. Коли дашь ей что-то сделать — толку чуть, все одно переделывать. Ну, Бернадетт обычно все и делала за нее, даже когда бедная Эленор достаточно большая стала, чтоб самой справляться. Я-то в то время уже работала, потому мне не до того было.

— А что вы еще можете о ней сказать?

— Да уж вроде сказала. Не особо смышленая. Ну, еще на поводу у других шла. — Агнесс задумалась, как добросовестный студент на неожиданно трудном экзамене. — Чего ж еще… Помню, ей было почти семь лет и она попалась, когда стибрила конфеты в соседней лавке. Она тогда водилась с двумя девчонками постарше. Ну, ясно, они и подбили ее. Продавщица из того магазина была знакома с мамой и пришла к нам жаловаться. Старшие девчонки ловко соврали что-то, дескать, ни при чем они, слыхом не слыхивали ни про какие конфеты. Но мама-то знала, что бедная Эленор не врет, у нее и ума-то не хватило бы на такие придумки. Ей тогда запретили водиться с этими девчонками. Мало ли на что еще они могли бы подбить ее.

— А в школе ей нравилось? До того, как она встретила Ребекку?

— А я знаю? Может, и нравилось. Торчала на улице, играла с другими детьми. Зато как подружилась она с той овцой — все поменялось: Ребекка то, Ребекка се. Водой было не разлить.

Я не отводила глаз от Агнесс.

— А Ребекка когда-нибудь приходила к Эленор в гости, когда вы тоже были дома?

— Бывало, раз несколько. Обычно чтоб вызвать бедную Эленор из дома — а до всех нас ей и дела не было. Нос драла, как вся ее семейка. Вам бы поглядеть на ее мамашу, когда она на машине подвозила свою фифу к нашему дому, — такая рожа, будто ей сунули под нос что-то вонючее. Прикатывала на этой своей большущей спортивной тачке, блестящей как елочная игрушка, и торчала тут бельмом на глазу. По утрам она перво-наперво размалевывала себя. Выглядела точь-в-точь как Ребекка, я серьезно.

— Но ведь Ребекка была приемным ребенком, верно?

— Разве? — Агнесс повернула ко мне голову; в ее взгляде не было ни удивления, ни интереса. — А я и не знала. Ну, все одно: что дочь, что мать. Короче, одинаковые.

Слегка затянувшаяся пауза меня обеспокоила: вдруг Агнесс решила, что пора закругляться с беседой?

— Говорят, Ребекка дарила Эленор разные вещи, стараясь купить ее дружбу, — поспешила сказать я. — Вам доводилось видеть какие-либо ее подарки?