Павел I

– Я с неприятелем отечества моего, – солгала Елисавета, – никаких алианцев и корреспонденций не имею, а когда мой доктор ездит до посланника французского, то я его спрошу, и как он мне донесет, то я вам объявлю (Соловьев. Кн. XI. С. 119).

Дело было ясное: и не такие люди, как Лесток, под страхом кнута и дыбы, наговаривали на себя небывальщину. А тут и наговаривать не нужно: довольно рассказать правду.

День 24-е ноября прошел при дворе Елисаветы, наверное, в нервическом возбуждении. После полудня стало известно, что отдан приказ: гвардейским полкам выступить завтра из Петербурга на театр войны против шведов – в Финляндию. Лесток и молодые придворные – Петр Шувалов, Михайло Воронцов, Алексей Разумовский – приступили к Елисавете с уговорами: надо звать гвардейцев. И про монастырь вспоминали, и про то, что сейчас придут за Лестоком, и про то, что в ней кровь Петрова, и некому, кроме нее, освободить отечество от немцев.

В двенадцатом часу ночи послали за гвардейцами. Скоро прибыли депутаты от гренадер и с порога сказали, что готовы на все. Елисавета, встав на колена пред образами, помолилась умильно, взяла крест, велела гренадерам присягнуть ей и сказала, чтоб они возвращались в казармы и там ждали ее.

Между тем наступило уже 25-е число. Ночь была темная, и морозило сильно. Во втором часу Елисавета надела поверх платья кирасу и в компании Лестока, Воронцова и учителя музыки Шварца поехала к казармам Преображенского полка.

Преображенцы ее ждали.

Они еще раз напомнили друг другу, чья она дочь, поклялись в верности до гроба и пошли – человек триста и Елисавета с тремя своими сопровождающими в санях.

Дворцовый караул, услышав от преображенцев, зачем те пришли, спорить не стал, и через пять минут гренадеры будили Анну Леопольдовну и младенца-императора для оповещения о перемене власти. Немедленно было послано за первыми чинами государства, чтоб те ехали во дворец присягать. Солдаты разложили на площади костры и громко пировали победу.

Шведы и французы были посрамлены, ибо остались непричастны к происшедшему и, соответственно, не получили ничего из того, что им обещалось, если бы оказались причастны. Остермана, Миниха и еще кое-кого из близстоящих прошедшей эпохи отправили в Тайную канцелярию. Места вокруг престола заняли Шуваловы, Воронцовы, Разумовские и доктор Лесток.

Началось царствование императрицы Елисаветы Петровны.

Натура ее не очень изменилась от обретения нового сана: та же красота, то же сластолюбие, та же набожность, та же страсть к нарядам, танцам, музыке, английскому пиву и веселью. Впрочем, о том, что она была набожна, еще не говорилось. Так вот: она была набожна и суеверна. Говорят, у нее был какой-то любимый образ, с которым она перешептывалась в трудные минуты (Из донесения французского посланника Лопиталя за январь 1759 // Бильбасов. Т. 1. С. 440)

.

Еще говорят, она дала обет не казнить никого смертно. И в самом деле, хотя на дознаниях в Тайной канцелярии продолжали калечить конечности, Елисавета во все время своего царствования не подписала ни одного смертного приговора. Уж, казалось, таких верных слуг двух Анн, как Остерман и Миних, следовало бы крепко казнить. И собранный над ними суд по обычаю постановил: Миниха четвертовать, Остерману отсечь голову. Однако императрица переменила решение, и в ту минуту, когда голову Остермана положили на плаху, палач уже помахивал топориком, а собравшийся народ ждал потехи, – было объявлено, что государыня дарует ему помилование ссылкой в Березов. Миниха и других преступников помельче на эшафот даже не взводили, а просто зачитали бумагу о помиловании Сибирью. В свой черед из Березова, Пелыма и прочих отдаленных окрестностей державы возвращены были оставшиеся в живых страдальцы прошлых царствований: вернули и наградили уцелевших Долгоруких, простили семейство Волынского, отыскали Антона Девиера, которого упрятал еще Меншиков; Бирона перевезли из Пелыма в Ярославль.

В каждом указе, в каждой оде, на каждом перекрестке клялись теперь именем Петра Великого. Имя его было единственным доказательством прав его дочери на престол. Ни по одному из законов Российской империи Елисавета не могла стать правительствующей государыней. Впрочем, зачем законы там, где принято поступать по справедливости? Елисавета забрала власть у Брауншвейгской отрасли потому, что в справедливости ее власти была убеждена гвардия. А там, где общее мнение выражает воинская сила, всегда прав тот, с чьим именем гвардейцы соединяют свои понятия о порядке.

Теперь пора было приниматься за реформы: имя Петра, возглавившее переворот, обязывало к переменам.