Павел I

Принцесса с немецкой аккуратностью ревностно приступила к занятиям. Через три недели она чуть не умерла – от усердия, как сама объясняла впоследствии. Она учила русский язык днем и ночью – ночью, тайком вставая с постели, не одеваясь и не обуваясь. Стояла зима. В покоях невесты хорошо топили, но от хождения по русскому полу босиком через несколько дней у нее начался озноб, затем жар, и она впала в забытье. Государыня Елисавета Петровна всполошилась и самолично стала следить за историей болезни. Пустили кровь. Принцесса очнулась. Затем опять озноб, опять жар. Опять пустили кровь.

«Я оставалась между жизнью и смертию в течение двадцати семи дней, в продолжение которых мне пускали кровь шестнадцать раз и иногда по четыре раза в день», – с немецкой пунктуальностью считала она дни, безвозвратно теряемые для заучивания русского языка (Екатерина. С. 257–259).

Принцесса ожила к первым листьям. 21-го апреля, в день своего пятнадцатилетия она вышла наконец из своей комнаты. Лицо ее еще более вытянулось, похудело и побледнело. Государыня своеручно послала ей румяна, она посетила придворный обед и продолжила занятия языком.

К лету 1744 года она выучила православный символ веры, 28-го июня была торжественно крещена, наречена Екатериной и 29-го июня, в Петров день, обручена с русским великим князем. Имя выбрали осмысленно: «се паки Петр с Екатериной веселья общего причиной» (Ломоносов. Т. 8. С. 128).

Жизнь невозможна без уподоблений: хотя ни одно из ее мгновений не возвратимо, хотя сила вещей действует в каждое из них с неповторимым отличием и ни одна вещь не воспроизводит другую, – мы обречены бесконечно имитировать образы прошлого: таково устройство нашего мозга. Все новое – это новорожденное старое: Петр Федорович – новый Петр Первый; ему предстоит в светлом будущем достроить здание империи, начатое его великим дедом; он придаст державе стройный вид и наконец введет течение ее истории в строгие берега.

К новому Петру прилагается новая Екатерина – она принесет царю сына, который станет хранить достроенную отцом Россию. Наследника ни в коем случае не назовут именем отца и сына Петра Первого – Алексеем: Алексей – роковое имя нашей истории, символ конца времен, знак той России, что навсегда покинута во мраке веков вместе с ее последним царем – тишайшим Алексеем Михайловичем и несбывшимся наследником – предателем Алексеем Петровичем. Если снова назвать царевича Алексеем – и этой России придет конец, а потомки дома Романовых рассеются по свету.

Разумеется, наследник новых Петра и Екатерины будет носить имя, уподобленное имени Петра Великого: в выборе имен для своих будущих царей мы не выходим пока за границы своей империи и не ставим себе в подражание ни Александра, царя Македонского, ни Константина, кесаря Византийского – это дело будущее.

Впрочем, и рождение нового наследника – тоже дело будущее: придется ждать десять лет. Будем ждать. Все впереди.

А ныне Россия веселится о новых Петре и Екатерине.

* * *

Они виделись почти всякий день. Но как-то не высекалось между ними тех искр, из которых возгораются страсти. Великий князь был очень живой, подвижный и веселый мальчик и, конечно, ждал, что невеста полюбит его – кто ж в шестнадцать лет не желает быть любим, да еще имея предмет для любви на таком кратком расстоянии?

Но чем он мог разбудить ее воображение?

Своей внешностью? – Увы, он был долгоног, щупл телом, а перед Рождеством 1744 года заболеет оспой, и к следующей весне на лице его навсегда запечатлеются следы болячек.

Своим обхождением? – Но в шестнадцать лет редко кто владеет наукой любви, и великий князь не был исключением.

Игрой в войну? – Но, во-первых, в войну девочки играть не любят, во-вторых, тетушка запрещала ему играть в войну, а невеста ни за что не стала бы делать что-то тайком от императрицы, ибо ясно видела, кто в России главнее всех и кто определяет ее будущую свадьбу и судьбу.

Может быть, он рассказывал ей про то, как в пору его голштинской жизни отец посылал его во главе военного отряда на истребление воровской шайки цыган, бесчинствовавших в окрестностях Киля, как он долго преследовал разбойников и как ловко наконец одержал решительную победу. Он любил рассказывать эту историю, когда подрос (см. Екатерина. С. 142). Мы не знаем, слышала ли ее принцесса Цербстская в первые месяцы ее здешней жизни. Если слышала – вряд ли эта история могла внушить ей чувство к жениху: даже если она не спрашивала из вежливости, сколько ему было лет, когда он свершал свой подвиг, то в уме, конечно, подсчитала, что лет шесть-семь и что все сие – ребяческая выдумка.

Чем еще?

«Он был для меня почти безразличен, – вспоминала она на склоне лет свое терпеливое ожидание свадьбы, – но не безразлична была для меня русская корона» (Екатерина. С. 260).

И, натурально, он чувствовал за ласковой приветливостью невесты ее душевный холод, и будь у него своя воля, то выбрал бы другую.