Павел I. Окровавленный трон

Jurons d'exterminerQuiconque ainsi que lui prétendra gouverner;Fussent nos propres fils, nos fréres, ou nos péres,S'ils sont tyrans, Brutus, ils sont pos adversaires!Un vrai républicain n'a pour pére et pour fils Que la vertu, les dieux, les tois et son pays.[36]

Брут и Кассий из Кавалергардского собственного государыни императрицы полка пожали крепко друг другу руки.

Наши сестры — сабли, сабли востры!Вот и наши сестры!

— затянул кто-то из гвардейцев, выходя на лестницу.

Наши жены — ружья заряжены!Вот и наши жены!

— подхватили хором заговорщики.

Наши дяди…

Внизу в большие сани с богатым ковром садился граф Пален. Два полицейских чиновника — итальянец Морелли и француз по фамилии Тиран из войск Конде — садились с ним.

— Тиран едет низлагать тирана! — скаламбурил кто-то.

Пьяный хохот был ответом на плоскую остроту.

Гвардейцы садились на своих рысаков, обмениваясь французскими фразами, как будто на обыкновенном разъезде с товарищеской попойки.

— Выпив шампанского, приятно проехаться для освежения за город! — острили они, намекая на то, что Михайловский замок объявлен был императором «загородным».

XIII. Движение войск

По прибытии к семеновцам и преображенцам, Пален и Бенигсен должны были начать движение одновременно, за полчаса до полуночи.

Еще с девяти часов вечера по регламенту столица погружалась в глубокий мрак, так как все ставни в домах наглухо запирались и в окнах не было видно ни одной свечки. Спали обыватели или бодрствовали? Это невозможно было узнать, так тщательно запирались ворота, калитки, двери и окна. Немногие уличные фонари, раскачиваемые на цепях пронзительным, ледяным ветром, уныло скрипели, и слабый свет сальных плошек, в них горевших, тонул во мраке облачной, безлунной ночи. Концы улиц, запертые рогатками, охранялись караульными. Разъезжавшие патрули опрашивали всякого, кого только самонужнейшая причина выгоняла из дому Малейшего сомнения было достаточно, чтобы несчастливца отправляли на гауптвахту. Беспрепятственно пропускались только доктора, повивальные бабки, гробовщики, попы, городские фурлейты (императорским указом переименованные так из «фурманов») и профосы. Казалось, то был город в неприятельской осаде.

В эту мартовскую ненастную ночь, в безмолвии темного казавшегося вымершим города раздавался только свист бурного ветра, лай и вой псов, в то время неизменно имевшихся на каждом дворе, и протяжные окрики часовых.

Разделив семеновцев на несколько пикетов и вручив команду ими прибывшим с Депрерадовичем офицерам, Пален скорым шагом повел людей к воротам на главной аллее замка.

У ворот их встретил брат полкового адъютанта императора. Сам Аргамаков стоял в это время у пешеходного мостика на рву против Летнего сада и встречал там вторую колонну заговорщиков с преображенцами, которую вели Бенигсен и Талызин.

Прибывшие вслед за Паленом заговорщики составляли как бы штаб его и шли отдельной бандой вслед за ним.

Аргамаков спросил пароль и лозунг.

— Граф Пален! Золотой овен!

Ворота отворились. Отряд за отрядом вступали в темную, осененную старыми деревьями аллею Много видели это деревья! Они видели царевича Алексея Петровича, в кандалах вывозимого в крепость! Они видели старого, больного Остермана, несомого на креслах к умирающей императрице Анне Ивановне! Они видели герцога Бирона, Анну Леопольдовну, сопровождающую младенца-императора Иоанна Антоновича, Елизавету Петровну, графа Панина с маленьким Павлом Петровичем на руках, поспешающего в Зимний, где уже присягали его матери Екатерине. Теперь черные гиганты, скрипя, сшибаясь ветвями, раскачиваемые бурными порывами ветра, осеняли таинственные ряды солдат, тяжкий шаг которых, глухо отзывался на промерзлом грунте, в ночном безмолвии и мраке стремившихся к мрачной глыбе замка несчастного властителя.

Вдруг над Летним садом с криком поднялась туча бесчисленных ворон и галок, обычно там ночевавших.

Птицы носились над замком и неистово кричали. Взметнулись и вороны, спавшие на аллеях и боковых садах.

— Преображенцы с той стороны идут, — заметил один из гренадер. — Возбудили воронье!

— Дурная это примета! — заметил другой.

И опять молча продолжали путь.

Молодой офицер, ведший отряд последним в хвосте колонны, невольно вспомнил капитолийских гусей, криком предупредивших ночной приступ врагов, пробудивших сторожей и спасших Рим Что как и крики ворон пробудят императора и предупредят его об опасности? Раздраженные нервы молодого человека не вынесли этого таинственного и безмолвного шествия на опаснейшее предприятие. К тому же угрюмый вид молчаливых солдат внушал ему опасения, что они сомневаются в целях предприятия.