Павел I. Окровавленный трон

— Господа, я слышу здесь требование изменения формы правления, — начал опять князь Зубов. — О сем предмете точно должно подумать, ибо одна перемена правителя еще не обеспечивает отечество от будущих злоупотреблений самовластия. Все мы возлагаем наши надежды на прекрасное сердце Александра. Но он сам ненавидит самовластие. Господа, о сем предмете я немало думал и брал нарочно у генерала Клингера сочинение Делолма об английской конституции. Совещался со многими государственными мужами на сей предмет. И ясно оказалось, что конституция нам потребна, с нашими нравами соображенная. И при народном невежестве, кажется мне, надобно на первое время ограничить самовластие твердыми аристократическими институциями. В кармане у меня лежит бумага, план таковых излагающая. Предлагаю я установить политическую свободу, сначала для одного дворянства, в учреждении верховного сената, которого часть несменяемых членов — inamovibles, — пояснил Зубов французским термином, — назначалась бы от короны, а большинство состояло бы из избранных дворянством от своего сословия лиц. Под сенатом, в иерархической постепенности, были бы дворянские собрания, как губернские, так и уездные. Сенат был бы облечен полною властью законодательной, императорам оставалась бы исполнительная власть с правом утверждать обсужденные и принятые сенатом законы и обнародовать их. Сия конституция великую пользу принесет отечеству. И, полагаю, Александр ее с охотой сегодня же подпишет.

— Превосходно! Конституция! Конституция! Взять с Александра запись! Ограничить самовластие, непременно ограничить! Это позор Европы! — закричали заговорщики.

— Vive la republique et senatus consultus! — кричал мальчишеским, петушиным голосом кавалергардский подпоручик.

— Не могу с сим предложением согласиться, — вдруг громко и важно сказал генерал Талызин: — Аристократические институции кажутся мне еще худшим злом, нежели самодержавная власть; олигархия поведет наше отечество к распадению, подобно Польше.

— Мы должны освободить и Польшу! — крикнул вдруг капитан Шеншин. — Мы должны дать особую конституцию Польше с Литвой и Белоруссией!

— Верно! Верно! — подхватило несколько голосов. — Мы должны искупить нашу вину перед поляками! Золотая свобода! Золотая свобода!

— Прежде освободим от тирана свое отечество, а Польша и подождать может! — закричали другие.

— Мне кажется, — вдруг на дурном русском языке заявил Преображенского полка штабс-капитан барон Розен, — что и герцогство Курляндское должно иметь особливую от имперской конституцию!

Но Пален метнул в его сторону злобный взгляд, и Розен умолк, поперхнувшись шампанским.

— Выслушайте меня, господа! — возвысил голос Талызин. — Отечество требует низложения тирана, болезненное воспаление рассудка которого стало кровожадным. Сын Екатерины, презря светлые начала сей властительницы, господствует всеобщим ужасом, не как монарх законный, но яко узурпатор. Он казнит без вины, награждает без заслуг, отнял стыд у казни, у награды прелесть. Он умертвил в наших полках благородный дух воинский под предлогом искоренения некоторых злоупотреблений, подлинно вкравшихся, и заменил его духом капральства. Героев, приученных к победам Румянцевым, Суворовым, учил маршировать. Презирая душу, уважает пукли, косы, воротники да шляпы. Он питается желчью зла и вымышляет ежедневно способы ужасать людей. Довольно! Терпеть больше мы не можем, не хотим, не смеем. Отечество нас призывает! Сегодня, сейчас он будет низложен!

— Долой тирана! — единодушно закричали все заговорщики.

— Павел будет низложен, — продолжал Талызин, когда волнение утихло. — Престол занимает Александр. Надо ли вязать его волю аристократическими институциями? Сенатом дворян? Никогда! Вместо одного тирана мы увидим многих, к тому же между собой враждующих. Дворянский сенат принесет интересы отечества в жертву сословным дворянским интересам. Отечество не того ожидает от Александра. Он должен освободить от оков миллионы несчастных, под властью жестоких господ изнывающих, лишенных прав человека и гражданина, крепостных людей! Вы хотите низложения тирана в Михайловском замке. Но в каждой господской усадьбе сидит тиран и узурпатор, безбожно властительствуя нередко один над тысячами своих братьев и в наложницы себе принуждает зверски жен чужих и невинных дев. Сие зло прекратить должно. Сих тиранов ниспровергнуть. А дворянская конституция и дворянский сенат лишь закрепят это зло и поругание человечества.

Натянутое молчание было ответом Талызину. Старшие пожимали плечами и улыбались. Младшие устремляли взор на старших, чтобы принять их мнение. Раздались ворчливые вполголоса замечания:

— Далеко хватил! Дворянин идет против своей же братии — дворян! Не все подданных своих тиранят! Объяви им волю, они завтра же всех господ перережут! Особливо дворовая челядь! У каждого за голенищем нож! Вспомнил бы Пугачева!

— И при прислуге столь неосторожно говорить! — заметил кто-то по — французски, — а они и рот разинули, рады.