Павел I

Миропомазание же, как великое церковное таинство, не отменяется и не упраздняется, если миропомазанник не совершил акта богоотступничества. Но Павла I ни в чём подобном обвинить было невозможно, а потому, пока Павел Петрович жив, он — Царь. Александр же принимал участие в коронационном священнодействии в Успенском соборе Московского Кремля в апреле 1797 года! Исходя из этого, Александр Павлович не мог не учитывать трагического развития событий, когда прольётся кровь отца и Царя, кровь, которая навеки замарает всех участников, и его самого, в неискупляемом смертном грехе.

Но он старался об этом не размышлять, ведь ему «дал слово» Пален! Всю свою жизнь Александр Павлович старался не думать о «плохом»; он и в данном случае убаюкивал себя и всех прочих мечтами и разговорами о какой-то грядущей идиллии. Верил ли он на самом деле в эту романтическую грёзу, так и осталось неизвестным.

Пален рассказывал Аанжерону, как он привлёк к участию Александра Павловича. Он льстил и «пугал его насчёт собственной будущности, предоставляя ему на выбор — или Престол, или же темницу, и даже смерть, что мне, наконец, удалось пошатнуть его сыновнюю привязанность». Что же так страшило Александра? Если у него было чистое сердце и ясные помыслы, то почему его так пугала перспектива «темницы» и «даже смерти»? Ведь никто по приказу отца казнён не был, а если кого-то ссылали или даже заключали под стражу, то всегда за какие-то конкретные дела, за нарушения положений, уставов или иные проступки.

Павел Петрович и Александр Павлович не питали друг к другу близких родственных чувств. Отец заслуженно считал, что старших сыновей — Александра и Константина — у него «украли», что они выросли под крылом Екатерины II, сделавшей всё для того, чтобы у них родственных чувств к нему, особенно у Александра, вовсе не существовало. Александр, конечно же, знал, что у него есть и отец и мать, но он годами видел их от случая к случаю и не ощущал никаких сыновних обязательств. Нежный и двуличный, выросший в атмосфере томной придворной неги, он всегда пугался и съёживался, как только перед ним представал отец. Он его боялся, боялся его нелицеприятного слова, боялся его пронзительного взгляда. Он изображал верность и покорность, но то была порой талантливая, но только игра.

Павел Петрович знал, что сын Александр — чужой человек; это были его постоянная боль и горе. Когда он взошел на Престол, то эти ощущения только усилились. Александр же и по-человеческому, и по Божескому закону — восприемник Царского Дела; он будет продолжателем. А что он может продолжать, и как он может продолжать, если у него, вполне взрослого человека, нет собственного мнения, если он всегда готов присоединиться и поддакивать тому, кто наделен сильным характером и властными полномочиями, и кто в данный момент в фаворе у Императора? Павел Петрович знал, что Александр скрытный и уже в этом видел потенциальную угрозу. Однако он все-таки не догадывался о степени скрытности сына я о масштабах угрозы.

Сохранились признания Александра Павловича, которые он делал своим друзьям-единомышленникам: Чарторыйскому и Лагарпу. Особо примечательно письмо Цесаревича Александра Лагарпу от 27 сентября 1797 года, отправленное с надёжной оказией из Гатчины в Швейцарию. Основные мысли и пассажи этого послания со всей очевидностью свидетельствуют: уже в это время Александр был молчаливым, но безусловным противником отца. И если он ещё не стал участником заговора, то мысленно уже был готов к перевороту, причём сокрушительному.

Александр воспринимал правление отца, как «несчастье для России». «Невозможно перечесть, — восклицал будущий Император, — все те безрассудства, которые были совершены; прибавьте к этому строгость, лишённую малейшей справедливости, большую долю пристрастия и полнейшую неопытность в делах. Выбор исполнителей основан на фаворитизме; достоинства здесь ни при чём. Одним словом, моё несчастное Отечество находится в положении, не поддающемся описанию».

Итак, уже в сентябре 1797 года Александр Павлович являлся носителем идей и умозаключений, ставших потом оправданием Цареубийства. По сути дела, это — первый письменно зафиксированный приговор Павлу I.

Особо умилительны перлы о «неопытности в делах if, произносимые человеком, который, взойдя на Престол, показал абсолютную неосведомленность и неопытность, ставшие причинами многих несчастий России. И «фаворитизм», так страстно ненавидимый, расцвел пышным цветом именно в Александровское царствование. Вообще можно смело констатировать, что процитированные инвективы как раз больше всего и подходят к правлению Александра I.