Павел I

Это касается разных сюжетов; остановимся на одном, особенно важном: об общепризнанной склонности Императора Павла Петровича к военному делу, или, как иногда пишут, к «милитаризму». Действительно, трудно понять, каким путём в душе юноши сложилась подобная наклонность, тем более что внешних побудительных причин к формированию её не существовало. Екатерина военный дух в своём окружении не насаждала; она вообще не любила военные разводы, муштру, да и военные парады особо не жаловала и уж, во всяком случае, старалась, чтобы они были как можно покороче.

Ответственный за воспитание Павла Никита Панин был человеком сугубо светским и штатским; он не только не имел склонности, но и вообще не переносил шум и грохот военных караулов и парадов. Подопечный же его вырос совсем иным; для его всё это — своего рода «музыка души», которую он готов был слушать (и слушал) до последнего дня своей жизни. Трудно удержаться от предположения, что данная склонность стала своего рода генетическим наследием, полученным Павлом от отца Петра Фёдоровича.

Вторая удивительная склонность, проявившаяся у Павла и которая шла вразрез с господствующими настроениями при Дворе, — симпатия к Прусскому Королю Фридриху II. Екатерина II если и не испытывала неприязни к Фридриху, который когда-то являлся ходатаем перед Императрицей Елизаветой за «Фике», то имела стойкое неприятие Короля. Она не забыла и не простила Фридриху то, что он был ментором её мужа, а потом, не стесняясь, прилюдно критиковал Императрицу Екатерину. Когда Цесаревич Павел отправился в поездку по Европе в 1781 году, Екатерина специально запретила ему посещать Берлин, и Павел со старым Королем так тогда увидеться и не смог.

Симпатия к Фридриху, как и непроходившее обожание своего прадеда Петра 1, возникли в душе Павла совсем не вдруг. Что касается Петра, то тут всё более или менее ясно: Первый Император превозносился на все лады при правлении его дочери Елизаветы, да и потом образ этот оставался почти священным для всех элементов русского общества.

Отношение же к Фридриху было не столь ясным в России. Он был правителем государства, с которым Россия в конце царствования Елизаветы Петровны воевала. Русские войска даже вошли в Берлин, но затем Пётр III свел на нет все успехи военной кампании, и в России возобладало стойкое неприятие Императора Петра Фёдоровича и его прусского ментора Фридриха. Но при Дворе всегда находились люди, симпатизировавшие Прусскому Королю, этому «философу и воину», который сумел не только выигрывать военные баталии, но и достойно их проигрывать. И самое главное: он создал дееспособную, прекрасно организованную государственную машину и мощную дисциплинированную армию.

Павел, который с детства имел, как уже говорилось, математический склад ума, не мог не восхищаться организацией, построенной на ясной регламентации, на чётком порядке и дисциплине. Ведь успех в любом деле зависит в первую очередь от организации этого дела, а армия должна служить эталоном государственной организации, И Фридрих создал такое государство, где обязанности и права каждого подданного и всех групп населения были распределены и законодательно зафиксированы со скрупулезной тщательностью. Потому и Пруссия, которая еще несколько десятков лет назад представлялась ничтожной и слабой, теперь — в числе главных скрипок в европейском концерте государств.

В Пруссии каждый знал, что он служит Королю, а Король — первый слуга Родины — Фатерланда. Все знали свои обязанности и старались исполнять их с максимальной отдачей сил. А в России что происходит? Невесть откуда появляются люди, не имеющие ни родовых заслуг, ни государственных талантов и в одночасье становятся чуть ли не вершителями судеб Империи. Взять тех же Орловых: только Екатерина заняла Престол, так они в такую силу вошли, что за их фигурами и Престол уже рассмотреть невозможно стало. Понятно, Григорий: первый «любезник», «ночной Император». Но ведь и при свете дня власть алькова не заканчивалась. Ничего добиться нельзя, ничего решить невозможно без этого всесильного временщика.

Конечно, никто публично не возмущался; все понимали, что единое слово может сломать и карьеру, и жизнь. Но в узком кругу, среди своих, об этом много говорили с первых дней воцарения Екатерины. Никита Панин был в числе тех, кто не одобрял придворные нравы. Но ещё более резко высказывался его младший брат Пётр Иванович (1721–1789) — герой Семилетней войны.

Подобные разговоры долетали до ушей юного Павла Петровича и служили поводом для постоянных размышлений. Порошин в своём дневнике по вполне понятным причинам не рисковал фиксировать особо резкие пассажи, но сам факт подобных бесед не раз удостоверял.