Павел I

В день приезда Баденского семейства в Петербург, 31 октября 1792 года, Императрица писала своему конфиденту Гримму: «Сегодня вечером ждём двух Баденских принцесс, одну 13-ти, другую 11-летнюю. Вы, конечно, знаете, что у нас не женят так рано, и это сделано про запас для будущего, а покамест они привыкнут к нам и познакомятся с нашими обычаями. Наш же малый (Александр. — А, Б.) об этом не помышляет, обретясь в невинности сердечной, а я поступаю с ним по-дьявольски, потому что ввожу его во искушение».

Циничное игривое признание не являлось только словесным оборотом, «шуткой во французском вкусе», которые Екатерина так любила и которыми пересыпаны ее письма Вольтеру и Гримму, Она искушала юные натуры сознательно, беззастенчиво играла судьбами и жизнями даже близких людей; это было своего рода человеческое жертвоприношение на языческий алтарь, имя которому — «Екатерина Великая».

Исходя из личного опыта она должна была прекрасно понимать, что династические браки, «равноправные брачные союзы», сплошь и рядом разрушают счастье и жизнь тех, кто стал заложником своего высокого происхождения. Екатерина сама была выдана замуж в шестнадцать лет за семнадцатилетнего Великого князя Петра Фёдоровича, которого не знала и которого не только не полюбила, но возненавидела. Потом она писала о себе, что была в то время «наивна и глупа». Тогда почему же её еще более юный внук был способен стать мужем и отцом семейства, при том, что он жениться не хотел, о женитьбе не помышлял, а свою «суженую» первоначально воспринял как девочку-чужестранку? Ответа нет, — Императрица его нам не оставила.

Известно только, что мать Александра Великая княгиня Мария Фёдоровна умоляла Екатерину повременить с браком, уверяла, что в столь юном возрасте брак не может стать счастливым. Императрица и слышать ничего не хотела, что не соответствовало ее видам. В конечном итоге, увы! Мария Фёдоровна оказалась пророчицей…

После свадьбы юные Александр и Елизавета вели себя так же, как и до свадьбы. Гуляли вместе, музицировали, вели беседы в узком дружеском кругу. И все. Не складывалось ни душевной, ни физической близости. Свадьба состоялась 28 сентября 1793 года, и уже с конца зимы 1793/94 года многие при Дворе начали пристально вглядываться в облик юной Великой княгини Елизаветы Алексеевны, надеясь отыскать хоть малейшие признаки изменений в очертании девичьего стана, свидетельствующие о грядущем материнстве. Но ничего не происходило; к лету 1794 года стало очевидным, что Елизавета в обозримом будущем матерью становиться не собирается. Екатерина была раздосадована: она рассчитывала на иной ход событий.

И тут вдруг у юной княгини появляется не скрывающий на публике своих чувств пылкий поклонник, и некоторые влиятельные придворные начинают ему усиленно содействовать. Этим «Ромео» оказался…. Платон Зубов! Сразу же возникли разговоры, что «страсть» фаворита Императрицы была, так сказать, санкционирована Екатериной, без соизволения которой «Платоша» и пальцем шевельнуть не мог. Екатерина любила Зубова и остро переживала приступы его «невнимательности». Она ревновала его даже к своим горничным! Любой девушке или даме, на которую «Платоша» смотрел более мгновения, грозила участь «вылететь со свистом» из придворного круга, что называется, без выходного пособия. А тут почему-то Екатерина многие месяцы ничего не замечала…

«Штурм крепости» не удался. Елизавета была в ужасе от домогательств графа, в ужасе был н Александр. Вся эта любовная интермедия разом прекратилась по воле Императрицы, Так и осталось неясным, почему до конца 1794 года Екатерина не пресекала многомесячных ухаживаний фаворита; предположить, что она «была не в курсе», совершенно невозможно.

В этот период у Елизаветы Алексеевны сложились самые доверительные отношения с графиней В. Н. Головиной, которая, будучи старше на тринадцать лет (Головина, урождённая княжна Голицына, родилась в 1766 году, а Елизавета — в 1779 году), прекрасно разбиралась в запутанных придворных лабиринтах, или, как тогда говорили, втонкостях «придворной политики». Она пользовалась расположением Императрицы и стала играть роль своего рода ментора при юной Великой княгине. Елизавета Алексеевна не раз раскрывала графине свое сердце; некоторые из этих исповедальных признаний Головина потом воспроизвела в своих «Записках».

Говоря об отношениях Александра и Елизаветы, Головина заключала: «Великий князь любил свою жену любовью брата, но она чувствовала потребность быть любимой так же, как она бы любила его, если бы он сумел её понять. Разочарование в любви очень тягостно, особенно во время первого её пробуждения».