Павильон Дружбы

— Шиповничек, — протянул Колло, — ну право слово, совсем ты отупел в последнее время. О Компании своей пиши. О том, как вы весело пьянствовали за счет голодающей страны и делили выручку. О том, как ты, Шабо, Сешель… кто там еще входит в вашу кодлу спекулянтов?.. так лихо ликвидировали свое заведение, что страна не получила с этого ровным счетом ничего, как вы снюхались с англичанами, про доходы с акций, которые вы прибрали в свой карман, ну и чем вы там еще занимались?..

Фабр уставился на него таким взглядом, будто с ним заговорило дерево из парка Тюильри. Или поздоровалась собака — внятно и по-человечески. Да, он действительно был одним из содиректоров и владельцев Ост-Индской торговой Компании, недавно закрытой по решению Комитета, и граждане директора действительно изрядно сплутовали с финансовыми отчетами и распределением дивидендов, но, во имя Верховного Существа, откуда мог пронюхать об этом столь недалекий и ограниченный тип, как Колло?

— Чего вытаращился? — пакостно хмыкнул «недалекий и ограниченный». — Да, концы в воду вы ловко спрятали, не подкопаешься. Но сейчас ты все толком изложишь, а я… я, так и быть, похлопочу касательно глупцов из Театра Нации, — обойдя стол, Колло бесцеремонно распахнул ящик, вытаскивая и шлепая на столешницу все необходимое. — Твори давай!

Говоря по правде, Колло ожидал скандала. Воплей, угроз, призывов к его, Колло, совести — о существовании которой он вспоминал, когда это было позарез необходимо. Но Эглантин какое-то время молча смотрел на него, потом придвинул к себе лист, обмакнул обкусанное перо в чернильницу и начал писать — медленно, словно через силу.

Исписав с пол-листа, он вдруг спросил, не поднимая головы:

— Если Шабо арестуют, что станется с Линой?

— С этой хорошенькой евреечкой? Думаю, сыщется уйма желающих развеять ее одиночество, — легкомысленно отмахнулся Колло. — Ты пиши-пиши, не отвлекайся, а то забудешь что важное. И даже не мечтай оставить душку Сешеля в стороне — кстати, не по вашим ли темным делишкам он недавно мотался в Страсбург?

Перо снова поползло по бумаге, дергаясь, запинаясь, оставляя за собой чуть съезжающие к левому краю строчки. Колло героически пытался сидеть смирно, и почти четверть часа ему это удавалось — а потом привычка непрерывно двигаться взяла вверх. Он закружил по отгороженному ширмой уголку, как зверь по клетке, цепляясь ножнами шпаги за предметы обстановки и время от времени с любопытством заглядывая Фабру через плечо. Ему до зубовного скрежета хотелось знать, о чем сейчас думает Эглантин. Почему он не уперся, но решил поступить именно так? Неохота делиться наворованным? Его компаньонов посадят, как пить дать посадят, Макс давно мечтает отправить их на постой в Консьержери — а Фабр останется на свободе, с большими деньгами и своими бесконечными шлюшками. И сам он похож на гулящую девку — переборчивую, нахальную, дорогую, из тех, что с кем попало не пойдет. Сколько Колло не подбивал к нему клинья — в лучшем случае натыкался на прохладное, обидное недоумение. Мол, на кой ты мне сдался, Животное? Колло хорош только для того, чтобы таскаться с ним по кабакам и встревать в рискованные истории, не более того.

Завершив очередной круг, Колло остановился, покачиваясь с носков на пятки, пристально глядя в спину пишущего. Движущийся локоть, склоненная чуть набок голова, из-за стоящих рядом свечей вокруг светло-каштановых волос образовался едва заметный золотистый ореол. Тоже мне, ангелок выискался. Продажный. По сходной цене. Вот он сейчас и получит — за все! За все письма без ответа, за ехидные смешки, за уведенных подружек, за прошедшую мимо жизнь, за…

Колло резко выбросил вперед руку, сгребя в ладонь густые кудряшки и дернув на себя, вынудив Фабра запрокинуть голову. Наткнулся на изумленный, негодующий и вместе с тем испуганный взгляд. Взгляд жертвы, которая сама напрашивается на то, чтобы ее догнали и разметали по облетевшим кустам.

— Мы так не договаривались, — ошалело пробормотал Эглантин, пытаясь высвободиться и еще не понимая, что это невозможно. — Колло, что на тебя нашло?

— Ничего, — буркнул Колло. — Считай это залогом своей благонадежности. И вообще, мне столько лет хотелось это сделать, и грех не воспользоваться подходящим случаем.

* * *

Диванчик выглядел слишком хлипким, столешница — банальной, а паркетный пол — холодным и твердым. Однако на полу имелся коврик. Вытертый, небольшой коврик с цветочным узором, позаимствованный в имуществе Тюильри. Самому Колло было по большей части все едино, где, как и с кем — собственно процесс всегда занимал его больше, чем окружающая обстановка — но для трепетного, строящего из себя аристократа Шиповника требовалось нечто более возвышенное, нежели коврик на полу. Кровать с балдахином, шелковые простыни, розовые лепестки, не иначе.