Печать бога (СИ)

   Кар-р! - оглушил смоляной ворон, сидевший на подоконнике немного выше крылатого почтальона. Он недобро покосился на перевитый золотисто-пурпурной ленточкой свиток, восторженно цокнул языком. "Какая красивая ленточка!" - говорили его противные зенки. В ответ совиный голубь угрожающе ухнул, щёлкнув клювом. Ничуть не смутившись, чёрный наглец смерил диковинного птаха оценивающим взором. Снова взгляд его вперился в свиток. Заподозривший недобрые намерения курьер освободил одну лапу, заграбастал ею ценный груз и спрятал под тощим брюхом. Попробуй, отбери! Ворон показательно отвернулся, будто ему до зарубежного гостя дела нет, ступил два шага и вдруг пронзительно свистнул. Заслышав условный сигнал, с позолоченной башенной крыши слетела целая туча ворон. Озлоблённо каркая, чёрные разбойники спустились к облезлому пришельцу, вжавшемуся в стену.

   Совиный голубь понимал невыгодность собственного положения. Один, не способный летать, на опасной высоте, против группы остервенелых врагов. Они его скинут, потом заберут с его окровавленного тела понравившийся предмет. Вороны единственные, кто осмеливался нападать на совиного голубя. Надеялись они, скорее всего, на численное превосходство и хитрость, применяли различные тактики воздушного боя. Достойные противники. Будь почтальон здоровым, он без особого труда задал бы им трёпку.

   До окна, что называется, клювом подать. Лишь бы добраться до него прежде, чем вороны начнут атаку!

   Совиный голубь метнулся вверх, к подоконнику, рискуя рухнуть. Прыжок! Мощный изогнутый клюв с хрустом вошёл в облицовочную штукатурку, птах забился, ища лапой опору и молотя крыльями воздух. Из-под когтей посыпалась белоснежная крошка.

   Он добрался!

   Магистр Ордена Мудрости Вальден ди Сави вальяжно развалился в кресле, потягивая из миниатюрного хрустального кубка флорское вино тридцатилетней выдержки и почитывая недавно составленный сборник разнообразных трудов об искусстве, принадлежавших лаврасским авторам. Страницы увесистой книги, заляпанные вином, с засаленными уголками вследствие многодневного перечитывания, лежали тяжким грузом. Магистр причмокивал от удовольствия, корчил смешные рожицы и время от времени ставил кубок на письменный стол, чтобы сделать на полях необходимые, по его мнению, заметки.

   - Вторично, всё вторично! - восклицал он, театральным жестом выражая негодование. В такие мгновения как раз и проливалось вино, пачкавшее белые листы.

   С его точки зрения, стихи, написанные лаврасскими поэтами, были исключительно вульгарным маранием бумаги. Важное уже было давно написано, ничего нового придумывать они либо не желали, либо не могли. Посоветовались бы с ним, что ли, создателем совершеннейшей лирическо-философской поэзии. Он бы научил, показал путь истинный! Творцу должны быть посвящены стихи, исторгаться они должны душою, а не холодным, скользким разумом. Знавал магистр настоятельницу одного известного монастыря, сочинявшую великолепные образчики истинной поэзии, Лазарию ди Шизо. Её произведения занимали добрую половину шкафа в кабинете преподобного. Названия говорили за себя: "Свеча под Солнцем", "За Господа и Королевство", "Обиженная помолюсь". Замечательные строчки её стихов постоянно всплывали в памяти, будоража воображение ди Сави:Душа моя подобна арфе,Что извлекает разный шум.Шум тот молитвою зовётся,Его я повторяю там и тут.

   Естественно, магистр был бы рад забыть бессмертные творения матушки Лазарии, однажды прочтённые ею во время застолья у Великой Магистрессы, да никак не получалось. Он безуспешно пробовал заглушить воспоминания крепчайшими амнезийными снадобьями, в результате чего забыл, кто он, собственно, такой, чем занимается и вообще где находится. Слава Всевышнему, тайное лечение, произведённое Мудрейшей, вернуло ему память. С тех пор он боялся дотрагиваться до книг словоохотливой настоятельницы, опасался также с ней встречаться.

   Преподобный лениво перелистывал книгу. Единственный в ней прок, и то сомнительный, он усматривал в её существовании. Авторов было у книги порядочно, половину из них магистр знал лично, о второй половине просто слышал. Взять того же Виктора Сандини, довольно известного в Башне Небесного Ведовства. Он предоставил малюсенький трактат о каком-то абсолютно незнакомом иноземном еретике, промышлявшем, насколько понял магистр, придумыванием героических баллад. Зачем еретик этим занимался, ди Сави не понял, и поставил соответствующую запись на полях, гласившую: "Глупый еретик! Глупые баллады!" Язык трактата тоже не удовлетворял великомудрого магистра, был чересчур неграмотным, без упоминания работ преподобного или, на худой конец, Магистрессы. Ну, не соображаешь, как правильно писать трактаты, приди, спроси совета! Лентяй, сущий лентяй, чтобы не сказать хуже. В общем, ранее магистр был о послушнике лучшего мнения.