Педагогика на кончиках пальцев. Введение в специальность

Новым рубежом, победой в квалификационном состязании считал я тот момент, когда трудный подросток возьмёт из моих рук свою первую книгу.

Валера Огнев был вконец обленившимся четырнадцатилетним пареньком с миловидной хитроватой физиономией. В школе практически не учился. Хулиганил тоже лениво, в свободное от ничегонеделанья время.

В клуб пришёл случайно: старшие ребята позвали. Огнев производил впечатление неглупого малого, на которого, тем не менее, и в школе, и дома махнули рукой.

У нас в клубе он пробыл несколько месяцев. Возился с мотоциклом, выполнял отдельные мелкие поручения. С учёбой, курением и прочим я старался к нему не приставать. А приставал иногда с разговорами – о том, о сём. Валера был немногословен, но, казалось, слушал внимательно и понимал, о чём речь.

Наконец, я решился: «Валера, хочешь я тебе что-нибудь принесу почитать?» Он невразумительно пожал плечами. И я вцепился: «Попробуй, сколько сможешь. Вдруг понравится».

На следующий день я принёс ему сборник рассказов Джека Лондона. Напутствовал какими-то необязательными, но сильными словами и передал книжку. Через пару дней спрашиваю: «Ну, как?» «Ничего, – отвечает, – читать можно. Уже прочёл семь страниц».

Ещё через несколько дней я снова поинтересовался. Он прочёл уже страниц пятнадцать. Потом ещё двадцать, ещё… Сборник был худенький. И когда Огнев объявил мне, что прочёл уже сто сорок семь страниц, но больше пока не может (как какой-нибудь борщ или рисовую кашу), я не стал настаивать: сколько съел, столько съел.

Вечером всё же для интереса спросил, а что ему больше всего понравилось, какой, может быть, рассказ. И через несколько минут вдруг понял, что он и не открывал книгу.

Я не обиделся, даже посмеялся над ситуацией. А Огнев, не знаю – может просто срок вышел, через несколько дней ушёл из клуба.

Впрочем, была уже поздняя весна, и он всё свободное, то есть всё своё время, проводил, загорая, на прудах. К сожалению, без книги.

Двойки после «Грозы»

Посетил наконец урок литературы в своём классе. Давно собирался. Судя по оценкам в журнале, здесь не всё ладилось. Хотелось посмотреть самому, понять, почему же ребята не жалуют Великую Русскую Литературу. Попросил разрешения, со звонком вошёл в класс и сел, как обычно, за последнюю парту в первом ряду от двери. Урок начался.

«Ребята, – сказала учительница, – сегодня мы ничего не будем записывать. Давайте просто поговорим, поспорим». (Несколько человек исподтишка зыркнули в мою сторону).

«Вы все, конечно, помните, что Добролюбов писал о героине пьесы Островского «Гроза». («Луч света в тёмном царстве», – мгновенно среагировал я про себя.) «Надеюсь, – продолжала учительница, – вы помните и высказывания Писарева. Если кто-то забыл, напомню»… Из довольно длинной цитаты я понял, что Писарев не очень жаловал «Грозу».

«Итак, – закончила вступительное слово учительница, – мы проведём свободную дискуссию. Те, кто разделяет точку зрения Добролюбова, садятся в третьем ряду, у окна. Кто за Писарева – в первом. Но если у кого-то есть своя, особая, независимая точка зрения, он должен пересесть во второй ряд».

Наступила пауза. По ленивым лицам ребят и отсутствию перемещений я понял, что энтузиазм у класса невелик. Я встал и решительно пересел за стол в центральном ряду, явно демонстрируя свою независимую позицию в будущем споре. Мой маневр вызвал оживление. Дети зашумели, зашевелились. Через минуту мизансцена была следующая: первый ряд пустой (не оценили Писарева), а два других заполнены, как говорится, до отказа. Стенка на стенку: Добролюбов против «независимых».

«Хорошо, – произнесла учительница, сохраняя ровный тон и бесстрастность арбитра. – Теперь выберем спикера, и пусть от группы прозвучит аргументированное мнение за ту или иную позицию».

Естественно, нашим спикером был единогласно избран я. Честно признаться, моя «независимая точка зрения» в первую очередь говорила об её отсутствии. Поэтому мне ничего не оставалось, как наброситься на Добролюбова и его сторонников с неконструктивной критикой. Я обвинил классика в молодости и непонимании любви (последнее, насколько известно, не соответствует истине), в излишней драматизации житейской ситуации, разглагольствовал о природе самоубийства.

В нашей перепалке прошло пол-урока. Молодая учительница по-прежнему сохраняла спокойствие. Иногда вмешивалась в наш оживлённый диалог, задавая те или иные уточняющие или развивающие беседу вопросы. Тем не менее, энергия разговора иссякала, и я решил задать вопрос учительнице – о её позиции в споре. Но, выбрав нейтралитет, она была непоколебима.

Кто-то заскучал, кто-то стал отвлекаться. Учительнице приходилось чаще задавать вопросы. Некоторые из них стали повторяться, некоторые произносились с едва заметным раздражением.

…Со звонком был подведён итог: «Дискуссия позволила нам ещё раз вспомнить эту прекрасную пьесу великого русского драматурга. Теперь, надеюсь, вам будет легче написать сочинение по «Грозе», где вы более полно изложите свои мысли».