Поль КЕННИ

Пекло

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Сойдя с трамвая, Янош Мареско с облегчением заметил, что дождь кончился. Он постоял немного на месте, взглянул на ручные часы, что-то посчитал в уме и, успокоившись, направился в сторону площади Виктории.

Осенняя ночь была сырой и холодной, улица как вымерла. Машин не было видно, прохожие тоже попадались редко. По-видимому, люди не хотели выходить из дома в такую погоду.

Дойдя до Шоссе[1], Мареско остановился. Прежде чем перейти на авеню Жиану, он постоял две или три минуты, рассеянно глядя на светящиеся отражения высоких электрических фонарей на мокром асфальте.

Мрачными казались ему большая опустевшая улица, светящиеся лужи, черное тяжелое небо, угрожающе нависшее над городом… Все это походило на картину художника-сюрреалиста, заставлявшую почувствовать отчаяние мира и немую скорбь безутешной метрополии.

Мареско, чрезвычайно чувствительный и впечатлительный от природы, тяжело вздохнул. Подойдя к витрине мебельного магазина, стал всматриваться в свое отражение в зеркале. Перед ним был невысокий, худой, сутуловатый мужчина пятидесяти восьми лет с грустным лицом и усталым взглядом. Лишний раз он убедился, что облик его был малопривлекателен. Серое пальто, приличное, но не модное, еще больше подчеркивало это ощущение физической и моральной усталости, исходившее от всего его облика.

Разочарованная улыбка скользнула по тонким губам румына. Он пытался отогнать от себя мрачные мысли, но они были сильнее его. Ежегодно с наступлением ноября он отмечал у себя упадок духа.

В действительности Мареско никогда не был оптимистом или весельчаком. Даже в нормальное время, когда все шло неплохо, он был скорее мрачноватым человеком. Дело в характере. Он родился грустным, как другие рождаются веселыми. Но хуже всего он чувствовал себя осенью. Как только желтые листья начинали отрываться от веток, его жизненные силы угасали, и он становился настоящим неврастеником. Сейчас — а это продолжалось уже более недели — он почти побил свой собственный рекорд по хандре. Мрак, окутывающий его душу, постоянно сгущался. Он чувствовал себя подавленным.

Мареско пошел к парку Филипеску, прямая аллея которого выходила на улицу Минку. Он свернул на вторую тропинку налево, не спеша подходя к кустарникам. Мокрый гравий прилипал к подошвам.

В условленном месте он различил высокую импозантную фигуру Людвига Кельберга, которая вырисовывалась на фоне карликовых деревьев с пышной листвой.

Как обычно, немец был безукоризненно пунктуален.

Уже почти год они встречались по ночам один раз в две недели, и ни разу Кельберг не опоздал.

Великолепно организован! Впрочем, как и вся его нация. Но и очень придирчив! У этого гиганта с бычьим затылком была мания старой девы.

Низким и гортанным голосом немец прошептал:

— Добрый вечер, друг. Сегодня вы вовремя. Как дела?

— Плохо, — пробурчал румын.

— Неприятности? — спросил Кельберг, нахмурив брови.

— Да нет, — ответил Мареско разочарованно. — У меня хандра, Кельберг.

— У вас всегда хандра, — язвительно заметил немец. — Я вас другим не видел.

— Вы правы, — признал Мареско, — но за последние дни она приняла чудовищные размеры. Помимо тревоги, у меня жуткие предчувствия. Я не сплю по ночам.

— Обратитесь к врачу, — проворчал Кельберг. — В наши дни врачи умеют лечить депрессию. В следующий раз, когда я поеду в Париж, я привезу вам модитен.

— Что это?

— Очень эффективный медикамент, действующий на центры высшей нервной деятельности.

— Заранее благодарю, — вздохнул румын недоверчиво.

Вдруг Кельберг резко спросил:

— Сегодня есть что-нибудь интересное?

— Урожай неплохой. Мне наконец удалось раздобыть копию секретного отчета, относящегося к металлургическому комплексу. Кроме того, я получил цифры следующей трехлетки по производству вооружения.

— Поздравляю, — с удивлением сказал Кельберг.

— Я заслужил комплимент, — поддержал Мареско. — Получение этой информации оказалось трудоемким и опасным.

— Не сомневаюсь.

— Не забудьте предупредить вашего корреспондента, чтобы он был осторожен. Трехлетний план военного производства — это взрывчатка. Поскольку эти цифры отражают весь военный потенциал Варшавского Договора, то здесь замешаны русские. Вы представляете, каким может быть ответный удар, если ваш корреспондент допустит неосторожность при передаче сведений?

— Можете на меня положиться, Мареско, — пообещал немец, лицо которого приняло почти торжественное выражение. — Можете передать мне документы совершенно спокойно.

— Надеюсь, вы располагаете средствами? — вкрадчиво спросил румын.

— Естественно.

— Вы не думаете, что справедливость требует выплатить мне небольшую специальную премию? — поинтересовался Мареско. — В некотором роде за риск.

Людвиг Кельберг колебался. Затем сказал с упреком и предостережением:

— Вы неблагоразумны, Мареско. Финансовый вопрос был решен раз и навсегда, и я не потерплю, чтобы мы его пересматривали при каждой встрече. Договор есть договор.

— Я мог бы ограничиться выполнением контракта, — возразил румын.

— Что вы хотите сказать?