Пэлем Гренвилл Вудхаус. О пользе оптимизма

«Встаю обычно в четыре утра, – описывает писатель свой день Таунэнду 30 декабря 1944 года. – Лежу в постели до шести, потом встаю и кипячу воду в кипятильнике, который одолжил мне один из врачей. Потом завтракаю. В девять приходит консьержка и приносит мне “Daily Mail”. Когда комната убрана, в половине десятого сажусь писать. Второй завтрак у меня в половине первого. В четыре пополудни в сопровождении надзирателя ненадолго выхожу в сад, на свежий воздух – единственный раз за весь день. С половины седьмого до восьми прогуливаюсь по лестничной площадке и иду спать. Свет выключают в половине десятого. Медсёстры и inspecteurs

[81] очень со мной любезны, и я совершенствую с ними свой французский. Посетители приходят ко мне обычно в три. Если пишешь роман, то такая жизнь совсем не дурна».

И если не пишешь роман, не дурна тоже.

С нового, 1945 года начинаются скитания. Вудхаусы постоянно переезжают с места на место. В январе, когда Вудхауса выпустили, наконец, из роддома, они с женой снимают номер в маленькой сельской гостинице в Барбизоне, в тридцати километрах от Парижа. Не успели толком обжиться, как гостиницу реквизировали под штаб Союзных экспедиционных войск, и пришлось возвращаться в Париж, но уже не в «Бристоль», а в «Линкольн» – отель поскромнее. Из «Линкольна», который тоже вскоре реквизировали, Вудхаус очень холодной зимой 1945 года уезжает в Нейи к своему старинному приятелю из Дании. А Этель остается в Париже и, проклиная Францию, голод и холод («Уж лучше бы спать в метро!»), и греясь джином и итальянским вермутом в Американской библиотеке, занимается поисками квартиры с обстановкой – отели, как они убедились, ненадежны. Квартира, и вполне приличная, на авеню Поля Думе в шестнадцатом округе, была, наконец, найдена. Вудхаусам понравились декоративные ткани на стенах, да и дежурный гостиничный быт приелся. Больше же всего понравилась нарочитая, сразу же бросающаяся в глаза несочетаемость обстановки. Большая кровать в стиле Людовика XVI (явная подделка под старину), туалетный столик в том же духе, зеркало «под барокко», а также задвинутый в угол красивый флорентийский ларь XVI века с расписной крышкой «дрались» с обюссонским ковром и стульями и креслами, словно взятыми из современного голливудского фильма.

Не успел, однако, Плам вздохнуть с облегчением («Здесь мы в безопасности, жить можем годами», – писал он в апреле 1945 года Маггериджу), как пришлось переезжать опять, в четвертый уже раз за этот год. На этот раз – на бульвар Сюше, в десяти минутах ходьбы от Булонского леса. Жена, выбирая квартиру, постаралась на славу, и муж, утомившись от бесконечных переездов, ликовал.

«Огромная удача, – писал он 7 декабря 1945 года Таунэнду. – Живешь, как будто за городом, и при этом пользуешься всеми преимуществами городской жизни. Хожу в Булонский лес каждое утро до завтрака в свитере и спортивных трусах и делаю там гимнастику. Париж хорош тем, что никто на тебя не смотрит, что бы ты ни делал, что бы ни надел».

В Париже, может, и не смотрят, а вот в Америке, и тем более в Англии, отношение к Вудхаусу оставалось в 1945 году настороженным. Рейнолдс-младший (умершего Пола сменил его сын Ревир) Вудхауса не обнадеживал, и не скрывал, что пристраивать его произведения стало после войны непросто.

«И происходит это, – писал он Пламу в июне 1945 года, – отчасти, а возможно, главным образом оттого, какие чувства Вы у нас вызываете. К тому же многие издатели придерживаются того мнения, что Ваши книги, в которых описывается довоенная мирная Англия, будут восприняты читателем, как нечто нереальное, а стало быть, не смешное».