Пеликан. Месть замка Ратлин

Резко подняв рассеянный взгляд, граф прислушался. Ему казалось, он был не один. Так в оцепенении и ожидании какого-либо знака прошли несколько мучительных мгновений.

Затем резкая мысль жгуче хлестнула рассудок. Рене резко поднялся на ноги и, пошатнувшись, зашагал к кровати. Опершись рукой о изголовье, граф просунул тонкую руку в щель меж кроватью и стеной. Неровный камень больно оцарапал, Рене плотно стиснул зубы и продолжал искать, пока наконец его рука не наткнулась на грубую ворсистую мешковину. То было похоже на небольшое блюдце, помещающееся в двух ладонях графа. Рене с трепетной осторожностью сел в резное кресло, развернувшись спиной к окну. Далеко из-за моря приходила новая заря. Веки Рене закрылись, дыхание плавно замедлялось, как перед сном. Сознание гасло, подходя все ближе к границе мира грез и сладостного забытья.

– Сколько тебя помню, ты никогда так не напивался, мой мальчик, – сокрушенно пробормотал знакомый голос.

Рене не спешил открыть глаза, боясь спугнуть желанное видение.

– Мне нужна твоя помощь, мастер, – прошептал Готье.

– Ты звал меня, и я пришел, – отвечала тень из мира холода и мрака.

Собравшись с духом, Рене опустил голову на черное зеркало, что покоилось бездонным озером на коленях. За левым плечом графа стоял Эссекс. Тусклого света хватало, чтобы отражение в черном стекле коснулось леденящим ужасом сердца графа. Рене боялся пошевелиться, отвести взгляд или моргнуть.

– Ты разочаровался во мне? – спросил Рене, смотря сам на себя с отвращением.

– Ты сделал все, что было в твоих силах, – ответил Уильям Эссекс.

– Я не это спросил, – дрожащим голосом процедил сквозь зубы Рене.

Его белые руки, на которых выступили голубые венки, впились в блюдце.

– Отныне душа Ратлина – не твоя забота, – ответил гость из черного зеркала. – Не омрачай свои думы этим призраком. Ты должен сохранить свой ум для многих свершений – поверь, их у тебя еще будет премного, мой мальчик.

– О чем ты говоришь? – удивленно воскликнул граф.

Как много сил он приложил, чтобы не обернуться.

– Куда ты хотел направиться из Данлюса? – напомнил Уильям. – Домой, во Францию? Еще не передумал?

Рене едва не выронил зеркало и лишь в последний момент успел ухватить его вспотевшими ладонями.

– Мне нельзя возвращаться? – спросил Рене.

– Сам себя спроси, – ответил Эссекс. – Меня не было рядом, когда твои сродники радостно ликовали над убитыми тушками, которые выносили отцовские дружки. Ряд куропаток, диких зайцев и лисиц, и чем дольше длилось шествие, тем большее чудовище его замыкало. Гончие плелись рядом, и мокрые со слюнявыми нитями языки свисали до земли. Твой отец гордо возносил над головой волка, росомаху или медведя, и голоса всего семейства сливались в радостный смех. Все голоса, Рене, кроме твоего.

Граф до крови кусал губы, смиренно опустив голову. Глаза горели от прихлынувших слез.

– Меня не было рядом, – продолжал Эссекс. – Никого не было, и никто не вытирал твои слезы по ночам, когда тебе снились эти зайцы и лисы, вечно убегающие с окровавленными боками, а красные собаки уже взяли след и настигают. Они же каждый раз настигали?

Граф сжал зеркало еще крепче и согласно кивнул.

– Скажи мне, ты хочешь вернуться туда? – спросил Уильям.

Рене зажмурился, запрокинул голову и жадно глотал воздух, не давая себе расплакаться. Красные гончие как будто уже цокали изогнутыми когтями там, за дверью. Они приближались, подходили все ближе и ближе. Рене их слышал, но слышали ли, чуяли ли они его? Куда ведет взятый инфернальным зверьем след? Граф не шевелился. Шаги стихали. Рене опустил голову и провел рукой по лицу, беспорядочно и лихо трепля собственные волосы. Дыхание мало-помалу приходило в норму.

– Но что тогда мне делать? – взмолился Готье.

– Тебе одиноко здесь, мой мальчик, – произнес Уильям. – И ты скучаешь. Но не по тому дому, который у тебя был, а по тому, которого у тебя никогда не было. Ни братья, ни отец не примут тебя, и это к лучшему. Ты никогда не сядешь с ними за один стол, не разделишь радости пролитой крови. Езжай в Лондон. Позаботься о моем сыне.

– Роберт, – прошептал Рене, прикрывая рот рукой.

– Мое старое слабое сердце обливается кровью, стоит лишь подумать, как он одинок без меня, – вздохнул Уильям.

Рене медленно мотал головой, проводя рукой по лицу.

– Я подвел тебя, – с тяжелым сердцем признался он. – Я пытался спасти призрака Ратлина, я хотел дать ему новое имя, новую жизнь… Мой покровитель, мой защитник, наставник, я каюсь, но я подвел тебя! Это ясно как день! И тебе-то, на той стороне, это, верно, даже яснее, нежели мне отсюда. И после этого ты все еще веришь в меня?

Взгляд юноши, полный надежды и ожидания, уставился в черный диск на коленях.

– Я никогда в тебя не верил, – раздался холодный ответ из зазеркалья.

Рене окатило февральским холодом, резким, озлобленным и бесчеловечно жестоким потоком.