Пена

Он сел в кресло, закурил папиросу и опять достал записную книжку. Надо с чего-то начать, а там одно знакомство потянет за собой другое. Интересно, что сейчас поделывает Рашель? Здесь, в Польше, лето, а в Аргентине зима. Здесь день, а там, значит, ночь. Моря, реки, города и страны отделяют его от Рашели. А что связывает с ней?

— Только мысль, только память.

Макс Барабандер был в некотором роде философ, он любил поразмышлять. Ни в Пятикнижие, ни в Талмуд он не верил, но считал, что Бог есть. У каждого человека своя судьба. Где-то на небесах захотели, чтобы он, Макс Барабандер, был вот таким. Но зачем?

Ну а зачем нужны кайзер Вильгельм, или Пуришкевич, или Слепой Майер? Тот, кто порекомендовал Максу этого Слепого Майера, адреса не дал, сказал искать в забегаловке на Крохмальной, дом шесть. Должно быть, Слепой Майер среди уголовников большой авторитет, что-то вроде ребе у варшавских блатных. Вообще-то Макс Барабандер не собирался связываться с варшавским преступным миром, больно надо искать на свою голову таких приключений. Но пойти посмотреть не помешает. Когда-то Макс жил на Крохмальной в семнадцатом доме и прекрасно помнил забегаловку в шестом.

2

На золотых часах Макса Барабандера было десять минут седьмого, но казалось, еще только полдень. Макс вспомнил, что летом день тут гораздо длиннее, чем в Буэнос-Айресе или Нью-Йорке. Темнеть начинает только ближе к десяти. В этот раз он не взял дрожек, пошел пешком.

Вышел на Гнойную, огляделся по сторонам. Те же запахи масла, мыла, селедки. Дворник с кокардой на шапке сметал метлой конский навоз. У лавок толпились бородатые евреи в длинных кафтанах и тяжелых сапогах. «Как им не жарко?» — удивился Макс. Сам он был в светлом костюме и соломенной шляпе.

Он повернул на Крохмальную. С одной стороны тянулся высокий забор, с другой — глухая стена. Фабрика, что ли, или казарма? Он прибавил шагу и вскоре вышел на «Площадь» — знаменитое местечко, где всегда толкутся щипачи, маравихеры, сутенеры и потаскухи.

Все осталось как раньше. Сбившись в кучки, шепчутся о чем-то парни в надвинутых на глаза картузах. Некоторые играют в лотерею, где надо крутить деревянного петушка на столе и можно выиграть булочку, жаренную в масле и политую шоколадом. Рядом — другая лотерея: тянут из мешка билетики. У ворот поджидают клиентов проститутки. Макс окинул их взглядом знатока. Видно, что вместо румян трут лица красной бумагой. Все в ситцевых жакетах, красных чулках и желтых сандалиях. Одна — маленькая и толстая, как бочонок, остальные — тощие и рябые, как терка. Впалые щеки, прыщавые лбы. «На любителя, — подумал Макс, — на большого любителя».

Откуда-то несло горелым. В нос ударило давно позабытой вонью.

Двое парней, заметив Макса, перемигнулись и подошли.

— Ты откуда, дядя? — спросил один.

— Тебе-то я точно не дядя, так что отвали, — посоветовал Макс.

— Чего, крутой?

— Да, крутой. Лучше исчезни, пока в рыло не схлопотал.

— Очень сильный, что ли?

Макс не боялся этой шушеры, но понимал, что лучше все-таки не ввязываться в перепалку. Он просто оттолкнул их обоих в сторону и зашагал дальше.

«Ничего не изменилось», — думал Макс. Та же грязь, та же бедность. Уличные торговки продают червивый горох, подгнивший лук, битые яйца и штопаные чулки. Еврейки в чепцах и ватных телогрейках, будто зима на дворе, разложили товар, прикрыли тряпками и зазывают покупателей: «Каленый горох! Бобы! Пирожки с картошкой!»

«Только гляну и больше сюда ни ногой», — решил Макс.

Вот она, забегаловка. Он открыл дверь. За столиками сидели парни, играли в домино и карты, наверняка крапленые. Еще несколько стояли у буфета и болтали с низкорослой девицей, конопатой и толстогубой. На прилавке разложены пирожки и лепешки, вокруг них вьются целые тучи мух. «Это здесь Слепой Майер бывает?» — удивился Макс.

— Эй, фраер, дверь закрой! — крикнул кто-то.

— Будете мимо проходить — проходите! — пошутила конопатая девица.

Макс закрыл дверь и двинулся дальше. Не больно-то и хотелось сидеть в этой вонище.

А вот и дом семнадцать, и в нем — знакомый ресторанчик. Макс вошел. Тут было малость поприличнее. На прилавке — подносы с жареными гусями, миски с рубленой селедкой и заливным, корзиночки с солеными лепешками и тарелки с яичными коржиками. Толстяк за стойкой нацеживает в кружку пиво. За столиками — мужчины и женщины. Пьют, едят, разговаривают. Пол выложен белой и черной плиткой.

Макс сел за свободный столик. Подошел официант. Макс заказал пиво. Официант спросил:

— Баварское?

Знакомое название, но Макс уже толком не помнил, что это такое. Улыбнулся:

— Лишь бы холодное.

— Закуску?

— Да. Что-нибудь поострее.

— Рубленая селедка, паштет из печенки?

Макс немного подумал.

— Пожалуй, селедку.

— Хлеб какой — сдобный, пеклеванный?

— Лучше пеклеванный.