Пепел державы

Спустя несколько дней Никите Романовичу доложили, что какой-то окровавленный сверток был заброшен к нему на подворье. Никто не решился тронуть его без приказа боярина. Никита Романович велел всем оставаться в доме, а сам, гулко печатая шаг, вышел на крыльцо.

Дождь шел стеной, весь темный двор был залит водой, и сверток лежал, едва не утонув в луже. Чавкая грязью, один из холопов, перекрестившись, осторожно взял его в одну руку и поднес боярину. Когда он приближался, Никита Романович уже понимал, что это. И не ошибся. Когда промокшую насквозь, перепачканную грязью и кровью тряпицу раскрыли, из нее показалась отрубленная голова Протасия, страшная, с едва различимыми чертами. Никита Романович, прежде чем отвернуться, заметил открытый, зияющий чернотой рот, спутанную окровавленную бороду, щелки крепко зажмуренных глаз. Кто-то из холопов убежал прочь, кто-то упал прямо в лужу на колени и принялся молиться.

— Уберите… Дабы дети не увидели! — отшатнувшись, приказал он холопам. Выбежавшим в сени сыновьям велел возвращаться в дом и сам, невозмутимо пройдя мимо них, мимо встревоженной жены, зашел в свою горницу, где стояли его письменный стол и опустошенный сундук, захлопнул тяжелую кованую дверь и, ринувшись к киоту, рухнул на колени. Молитва была несвязной, торопливой, и Никита Романович стоял, зажмурившись, словно боялся открыть глаза и увидеть вновь отрубленную голову Протасия. И вдруг крик, полный боли, гнева, досады и горя, вырвался у него из груди, и он все изливался нескончаемым потоком, пока силы не иссякли и он не повалился на пол. И уже чьи-то руки хватали его, волокли, обнимали. Сквозь пелену слез он разглядел, что старший сын Федор сидел на полу и держал его голову у себя на коленях.

— Я его не сумел спасти… Не сумел! — кривя рот, скулил Никита Романович. Федор, пораженный слабостью родителя, кою не видел никогда прежде, все крепче прижимал к себе его косматую голову. Ограбление дома, унижение, гибель Буяна и казнь Протасия одним тяжким грузом навалились на плечи престарелого боярина, и он просто не выдержал…

Федор обернулся к киоту, где на почетном месте стояла главная святыня рода Захарьиных — икона Знамение, что веками охраняла и оберегала их семью. Вглядевшись в лик Богородицы, Федор замер, пораженный — ему показалось, что из скорбных глаз Пресвятой Девы нескончаемым потоком текут слезы.

Никита Романович затих, вцепившись пальцами в кафтан сына. Федор сидел не шевелясь, будто боясь потревожить воцарившуюся тишину.

Что-то звонко капнуло на лампадку у киота, и огонек, шипя, угас. Глухая, безграничная тьма вмиг поглотила горницу и, казалось, вместе с ней — весь дом бояр Захарьиных. И из темноты прошептал голос Никиты Романовича:

— Я все исправлю… Я все исправлю… Дай, Господи, сил… И все будет иначе…

Глава 5

На Архиповом дворе, только-только расчищенном от снега, стоит едкий запах паленого рога — воевода прислал к нему на подковку своих коней. Пока Ерема, слуга воеводы, не замолкая, вещал о тяготах своей службы, сидя на лавке, Архип, без зипуна, в одной полотняной сорочке, держа рукой подогнутую ногу коня, щипцами срывал с копыта старую подкову. Подняв глаза, он недовольно глядел на то, как другой конь, привязанный к плетню, испражняется себе под ноги.

— Ежели снова в навозе двор мой оставишь, — прервал Архип рассказ Еремки, — я тебе за шиворот его засуну!

— Ась? — переспросил Еремка, приподняв над одним ухом свой треух.

— За конями прибери! — крикнул в сердцах Архип.

— Чего злишься-то? — обиженно заворчал Еремка. — Приберу, приберу!

Теперь уже молча он наблюдал за работой Архипа.

— Этот-то конь буйный, норов имеет! А с тобой ничего, смирный! — с уважением протянул он.

— Силу чует! — ответил Архип и похлопал коня по мускулистой шее.

Тем временем в доме Аннушка, держась порою за выпяченный живот (уж должна скоро родить!), стряпала у печи. Белянка, закатав рукава, стирала в кадке белье, то и дело поглядывая в мутное окно, затянутое бычьим пузырем.

— Опять его принесла нелегкая, — проворчала она, — глядишь, и теперь воевода не заплатит! Сколь можно!

— Так отчего батюшка его принимает все время? — отозвалась Анна. — Отказался бы — и дело с концом!

— Как же! Откажешь тут воеводе! Он ж тут, как царь! Всем заправляет! Наворовался и жирует, а простым людям ни гроша не платит, ирод!

— Тебе-то откуда знать, воровал он иль нет? — с улыбкой спросила Анна, ставя в печь горшок с залитой водою гречихой.

— Да все они воруют! — махнула рукой Белянка и утерла со лба пот тыльной стороной ладони. — Сколь им всем надо-то, чтобы перестать народ честный обманывать! Ох, жаль, государь-батюшка не видит того! Он бы его быстро за пояс заткнул!

— Миша говорит, мол, времена нынче тяжелые. В Москве теперь два царя, и поборов с городов в два раза больше! Он сам видал — провожал возки с казной! — ответила Анна, закрывая печь черной заслонкой.

— Придумали чего странного! Два царя… Ишь! Боярские это все проделки! — возмущалась Белянка. — А народу что? Страдать, да и только! Ничего, Бог все видит! Все там будем!