Пепел и пыль

Могила выглядела очень странно, – продолжал он. – Похожа на пирамиду и увенчана странным крестом: с двумя шипами посередине на всех сторонах и каждая заканчивалась тремя такими же. Пономарь признался, что подсматривал за ними ночью в часовне. У всех были плащи с таким же крестом и мечи, а один вел церемонию по странному обряду и на чужом языке. Не на латыни. На могиле мы нашли венок, сплетенный из светлых сухих веток с очень длинными шипами, толщиной с палец. Брат Михал сказал, что это гунделия – растение из Палестины, из такого же был сделан терновый венец Иисуса. Ничего особенного мы вроде не обнаружили, поэтому вернулись к себе. Брат Михал выяснил кое-что еще, но, закончив доклад, велел мне обо всем забыть. Он был какой-то странный. Сказал, как и вы: «Берегись терний». А после того как мы вернулись, мне начали постоянно сниться странные, большие, молчаливые монахи. Они были неподвижны как статуи, и тем не менее я видел их все ближе. Потом, после смерти Михала, я начал видеть их и днем – во дворе, в коридорах, иногда через окно. И они продолжали мне сниться. Возникла мысль, что мне от них не избавиться, пока не умру. Казалось, другого способа просто нет. И что, если я этого не сделаю, они будут мучить меня на этом и на том свете. Что, поехав в Могильно и копаясь в их делах, я совершил страшный грех и, чтобы его искупить, должен сделать то, чего больше всего боюсь: повеситься на колокольне.

Он снова расплакался.

– Не знаю, почему я так поступил, мне никогда не хотелось покончить с собой. Будто кто-то думал за меня.

Я тяжело вздохнул.

– Ты не можешь здесь оставаться. Ты мертв, и этого уже не изменить. Но оставь этот мрачный мир и иди туда, где твое место. Туда, где трава зеленая, а небо голубое и где есть свет. Иди к свету.

Неожиданно поднялся ветер, вздымая вокруг клубы пыли. Послышался какой-то шелест и шорох, будто в панике убегало множество маленьких созданий.

Мне это не понравилось. Я поднялся с седла Марлен и растоптал окурок.

– Сейчас я тебя переведу. Я обниму тебя, ты почувствуешь легкость и уйдешь туда, куда должен был перейти. Не бойся. Представь, что возвращаешься домой.

Он закрыл глаза – маленький мальчик в огромной рясе – и начал молиться.

Я обнял его.

И ничего не произошло.

Совершенно ничего.

Я не понимал, в чем дело. А потом оглянулся и внезапно, будто кто-то ударил меня в лицо, увидел его. Он стоял в начале улицы, огромный и остроконечный, спрятав руки в обширные рукава, в заполненном чернотой и падающем на лицо капюшоне.

Плакальщик. Так его назвал мой монах. Плакальщик. К счастью, Альберт его пока не видел. У меня отчаянно колотилось сердце, ладони покрылись холодным потом. Снова украдкой взглянув, я увидел его чуть ближе. Вспомнил, как он проворно метнулся со двора, и мне стало не по себе.

– Обол, – сказал я.

Альберт не понял.

– Что?

– Ты сам назвал меня Хароном. Я не сумею тебя перевести, если ты мне не заплатишь. Подумай хорошенько. Я думал, того, что ты мне рассказал, хватит в качестве платы, но – нет. Не знаю почему. Думай. Это не моя прихоть. Иначе не получится. Обол! Что угодно.

– Заплатить? Сколько?

– Все равно! Хоть десять грошей или почтовая марка, лишь бы не погашенная. Что-нибудь твое, что я могу найти в мире живых. Думай!

Монах взглянул через мое плечо и увидел его. Глаза Альберта расширились от ужаса. Ветер усилился, вздымая вокруг клубы пепла, на миг закрывшие красное небо.

– В конце улочки, у монастыря, в стене есть кирпич со знаком, похожим на букву V в круге. Его можно вынуть. Под ним в пластиковом пакете немного денег и мой паспорт. Я спрятал их на случай, если придется бежать из монастыря. Я… похоже, лишился своего призвания. – Он снова начал всхлипывать.

– Это уже неважно, – ответил я и обнял монаха, а потом взглянул поверх капюшона его рясы. Плакальщик приблизился. Может, метров на сто.

На этот раз нас окутал туман, и мальчишка стал легким, а потом исчез в устремившемся к небу столбе света. В моих руках осталась лишь пустая ряса, которая упала на землю.

Я снова посмотрел вдоль улочки, уже вскакивая на мотоцикл. Плакальщик стоял еще ближе, а у его ног сидела тварь, похожая на огромного, карикатурно худого пса. Мертвого пса, обмотанного какими-то железными полосами или облаченного в матовую, словно заржавевшую, броню. Пес скалил зубы, а его глаза светились гнилостной зеленью. Ничего подобного я прежде не видел.

Плакальщик медленно поднял руку, и из рукава высунулась кисть – очень худая, с длинным, нацеленным прямо на меня пальцем. Пес фыркнул и рванул с места, будто гончая.