Пепел Клааса

После экзаменов мы побежали к Малому Каменному мос­ту и с бурной радостью побросали ненужные учебники в ре­ку. Начиналась жизнь, но для всех по-разному. Система по­литической дискриминации, государственный антисемитизм чувствовались в школе мало и даже почти не чувствовались. Зато они проявились при поступлении в институты.

У Эрика Вознесенского вообще не приняли документы на экономический факультет МГУ, отбросив даже игру в прили­чия. Вскоре он исчез, будучи арестован и выслан. Это был первый, но не последний арест в нашем классе.

Коля Парин, блестящий золотой медалист, подал докумен­ты на биофак МГУ. Ему, вопреки его праву на поступле­ние без экзаменов, устроили провокационное собеседование-головоломку и после нескольких часов пытки объявили, что его знания недостаточны для МГУ. В отчаянии он подал в третьестепенный Рыбный институт, и то по уговорам матери, полагая, что жизнь кончена.

Эпоха иллюзий кончалась и для меня. Я также должен был вернуться на мое истинное место в жизни. Но пока что я начал готовиться к поступлению в институт. Еще задолго до этого я начал обдумывать будущее. Мать мечтала, чтобы я стал врачом, но меня тошнило от одной мысли о медицине. Я жил мечтой о гуманитарном образовании и больше всего хотел бы поступить в Институт международных отношений, но все пути туда были закрыты. Была возможность поступить во второстепенный гуманитарный институт, вроде Историко­архивного или Педагогического. Мне никто этого не подска­зал, а кроме того, эти институты были в ту пору настолько не престижны, что идти туда означало стать посмешищем в моем кругу. Но теперь, задним числом, я думаю, что мне повезло, что я туда не пошел.-Я либо угодил бы в ГУЛАГ, либо стал бы носителем официальной идеологии.

Внимание мое сосредоточилось на Инженерно-физиче­ском институте (МИФИ). Я отправился туда на день откры­тых дверей еще до окончания школы. Туда решило идти мно­го моих одноклассников. Я, однако, стал разузнавать, нет ли в МИФИ ориентации на военную промышленность, в против­ном случае, я понимал, — мне туда тоже закрыты двери. Мне сообщили, что есть там один такой закрытый факультет — инженерно-физический, но все остальные будто бы открытые. После колебаний я решил все же подать туда документы. Я наивно схитрил и в документах не указал, что мой отец был арестован. Недели через две нас всех вызвали в «мандатную» комиссию, где сидел таинственный человек, будто бы выяс­нявший неясные биографические вопросы. Это, конечно, был представитель МГБ. Меня он принял очень приветливо и ни о чем не спросил. Это одно внушало мне тяжелые подозрения.

Через несколько дней я встретил одного парня из нашей школы, который уже год учился в МИФИ. Я еще раз поста­рался у него выяснить, закрытый ли это институт. Тот поклял­ся, что решительно все специальности МИФИ — военные. По­ка не поздно, я бросился забирать документы.

В приемной комиссии сидел ее председатель, преподава­тель математики Гусаров с обожженным на войне лицом. Ес­ли есть на свете люди, о которых я сохранил недобрую па­мять, то Гусаров был одним из первых. Почти тридцать лет спустя я столкнулся с ним нос к носу в лифте жилого здания преподавателей МГУ на Ломоносовском проспекте. Как я выяснил, он с тех пор поработал в Ираке и уже потом пе­решел в МГУ. Он не узнал меня, конечно, но я-то запомнил его очень хорошо. Мне стоило усилий удержаться от какой-нибудь выходки.

Узнав, что я хочу забрать документы, Гусаров отечески усадил меня на диван и, почти обняв, стал ласково расспра­шивать. Я недвусмысленно объяснил ему, что не хочу риско­вать поступлением в МИФИ, так как он — военной ориента­ции. «Да что вы! — обиделся Гусаров. — МИФИ не закрытый институт. Ну, допустим, не попадете на приборостроительный факультет, примем на механико-технологический. Ну, уж ес­ли там не получится, переведем в МВТУ, на худой случай — в СТАНКИН. Ерунда, не о чем вам беспокоиться».

Сердце мое растаяло. Если сам председатель приемной ко­миссии упрашивает меня остаться в МИФИ, значит, дела не так уж плохи, и у меня есть реальные шансы на поступле­ние. Все это оказалось жестокой комедией. Гусаров либо был садистом, либо имел строгую инструкцию скрывать внутрен­нюю механику приема.