Пепел Клааса

Рабочие меня неплохо приняли, и у меня появились друзья. Одним из них был казах Аяпбергенов, только что демобилизовавшийся из армии и женившийся на московской та­тарке. Другим настоящим другом оказался наладчик автома­тов Полянский, молодой парень, которого, к моему великому сожалению, вскоре взяли в армию. Он очень привязался ко мне, и мы подолгу беседовали. Никто не оскорблял меня как еврея, хотя я не знаю, что говорилось за моей спиной. Дру­гим моим другом оказался наладчик Баранчуков. Он был не­много старше меня и относился ко мне не только с чутко­стью, но даже и с лаской.

Я не курил, что выходило за рамки обычного, но за это расплачивался, так как не пользовался отдыхом, даваемым пе­рекуром.

Условия работы были тяжелыми. Станки плохо автомати­зированы, много ручных операций. Потом меня перевели на токарные автоматы, одну из самых грязных работ, которая только есть на машиностроительных заводах, ибо в них ис­пользуются для охлаждения сернистые эмульсии или фрезол, от которых на чувствительной коже возникают угри. Мое лицо и тело покрылись сплошными угрями, но никто из адми­нистрации не обращал на это внимания.

Когда я перешел в автоматное отделение, то обратил вни­мание, что режим работы станков очень занижен. Я спросил одного рабочего, почему они не повысят режим. Он объяснил мне, что скоро ожидается очередное повышение норм и если пустить станки так, как я говорю, им сильно ужесточат нор­мы и они пострадают в заработке. Он пригрозил мне, что­бы я не заикался об этом начальству. Меня это неприятно удивило, ибо противоречило представлению о том, что нужно отдавать все свои силы обществу. То ли еще ждало меня в будущем!

Через два месяца после поступления на завод я был замечен, и меня выбрали комсоргом цеха, в котором было десятка два комсомольцев. Это было моей первой комсо­мольской должностью, и я очень этим гордился. Вскоре началась подписка на заем, которая в сталинское время бы­ла одной из самых неприятных процедур, ибо всех заставляли подписываться на месячную, а иногда и большую зарплату, что составляло увесистый налог. Подписка всегда вызывала недовольство и протесты, а со стороны администрации со­провождалась угрозами и посулами. В порыве энтузиазма я заявил на цеховом митинге, что подписываюсь на двухме­сячную зарплату. Я чувствовал себя героем, но недолго, ибо стал ловить на себе недовольные взгляды. Начальник цеха Котов вызвал меня, как комсорга, уговаривать одну работ­ницу, соглашавшуюся подписаться только на полумесячную зарплату. Я что-то вставил в разговор, но работница резко от­брила меня, и охота убеждать ее у меня пропала.

Меня вызвал парторг завода и заметил, что нет необхо­димости подписываться на двухмесячную зарплату, и пред­ложил ограничиться месячной подпиской. Я чувствовал себя оплеванным — в глазах рабочих я превращался в демагога: призывал других подписываться на большие суммы, а сам спасовал.

Как и многие другие, я был назначен агитатором во время предвыборной кампании. Наш завод входил в избирательный округ, где обычно баллотировался Сталин. Моим участком оказалось заводское общежитие на берегу Яузы в Соколь­никах в районе Оленьего вала. Все эти районы в то время подвергались настоящему потопу во время весеннего паводка. Размеры его трудно понять тем, кто не бывал в этих местах. Яуза и ее притоки затопляли целые кварталы с заводами и жилыми домами. Паводок обрушивался и на наш завод. Его баррикадировали, а в некоторых цехах, которые не удава­лось защитить от воды, как, например, цех сборки крупных трансформаторов, передвигались на лодках. Потоки грязной воды бурно устремлялись по улицам, затопляя первые эта­жи домов, откуда на время паводка всех просто выселяли. Общежитие завода на берегу Яузы никогда не просыхало и было серым и затхлым. В него-то я и пришел зимним вече­ром. Меня предупредили, что жильцы будут жаловаться и что я должен передавать их жалобы по инстанции. Как бы плохо я ни жил на Полянке, но по сравнению с тем, что я там увидел, я мог чувствовать себя барином. Общежитие состояло из двух-трех огромных «комнат», тесно уставленных койками, часть которых была отгорожена простынями и одеялами. Так создавали себе приватность супружеские пары, у многих из которых были дети, и так жили годами.

На меня посыпались жалобы. И я, нищий, не имевший соб­ственного угла, подвергавшийся грубой дискриминации, уго­варивал этих бедолаг, что кругом царит светлое торжество социализма и что их священный долг радостно отдать свои голоса за блок коммунистов и беспартийных!