Пепел Клааса

— Да все время!

На следующий день ей пришлось отчитываться в МК КПСС, почему она, зная о том, что цитаты кем-то умышлен­но искажены, не сообщила куда следует. Благо, что Мариша не была еврейкой. Она отделалась выговором. Последовали драконовские и при том иконоборческие меры. Решительно все изображения и цитаты были удалены из читалки, а для доступа в читалку, принявшую строгий вид молитвенного до­ма баптистов, завели специальный пропуск с фотографией, чего не было ни в одном московском институте. Замечу, что даже в Библиотеке Ленина, по крайней мере вплоть до 1975 года, пропуск был без фотографии.

Это поразило всех студентов, ибо для того, чтобы получить нужный справочник в самый разгар экзаменационной сессии, приходилось ехать и фотографироваться, на что тогда ухо­дило два-три дня, а справочник и книги нужны были поза­рез. Для контроля входивших в читалку ввели даже допол­нительного охранника!

Бдительность в читалке привела к новым жертвам. Один еврей, не получив желаемого справочника из-за отсутствия пропуска, возмутился и бросил неосторожную фразу: «У вас порядки, как в гестапо!» Почти немедленно он был исключен из комсомола и института. Быть может, его ждало и худшее.

Главный виновник, допустивший потерю бдительности в читалке, директор СТАНКИНа Кириллов, тот самый, кто не хотел меня принять в СТАНКИН на второй курс, умер во время празднования Нового, 1953 года, хватив липшего спиртного. Временно исполняющий обязанности директора Копыленко (кстати, очень похожий на Хрущева), по этому случаю вступивший в партию, немедленно схватил выговор, а парторг Петросян был за потерю бдительности освобож­ден от своей должности.

В январе объявили о деле врачей. Запахло погромом. Ког­да в Наташином доме узнали, что врачи-отравители пытались сжить со свету маршала Конева и адмирала Левченко, его обитателям было бы естественно сделать вывод, что те же евреи убили и их отца, умершего в Кремлевской больнице.

Совсем недавно, исследуя политическую жизнь СССР того периода, я пришел к выводу, что исчезновение Толбухина и отца Наташи в 1949-1950 гг. вскоре после конфликта с Юго­славией вряд ли было случайным, ибо именно они коман­довали войсками, вошедшими в контакт с партизанами Тито и с ним самим.

Их смерти столь же случайны, как и смерти болгарских лидеров Димитрова и Коларова, умерших в тот же период. Может быть, к этому и были причастны врачи Кремлевки, но уж не как члены еврейской конспиративной организации, а как люди, получившие инструкции сверху. Все это, однако, никак не отразилось на отношении ко мне в Наташином доме.

Обстановка накалялась. Еще один студент, тоже, конеч­но, еврей, пошел в баню. Там ему захотелось пива, но, как оказалось, он забыл деньги дома. Он упросил буфетчика дать ему пива под залог студенческого билета с условием тут же принести ему деньги. Хитроумный буфетчик билет под залог взял, но тут же передал его в органы, ибо в то время началась кампания за бдительность. Злосчастный любитель пива был немедленно извергнут из института и из комсомола за потерю бдительности, ибо его студенческий билет мог ведь попасть в руки врага, а какие страшные последствия для советского народа это могло вызвать, нельзя было даже и предсказать.

Но и это было не все. Копыленко, новый и. о. директора института, был профессором сопромата и грозой всех сту­дентов, ибо ничего страшнее сопромата в институте на втором курсе не было. Люди сдавали ему контрольные и зачеты по пять-шесть раз. Копыленко славился строгостью, но вообще был человеком нелицеприятным. Кто знал сопромат, мог его не бояться. Так или иначе, один из студентов, озлобленный трудностями, написал в кабине мужской уборной: «Смерть Копыленко!»

Это еще больше встревожило администрацию. Она пошла на самые решительные и необыкновенные меры. Для предот­вращения дальнейших угроз в одну ночь была полностью на­рушена приватность мужских уборных (о женских я ничего не знаю). Все двери туалетных кабин были сняты с петель и унесены в неизвестном направлении. Это повлекло разнооб­разные последствия. Маститые профессора должны были от­правлять свои надобности в присутствии студентов, кото­рые при этом еще гнусно ухмылялись. Были и другие не­ожиданности. В нашей группе учился Миша Ражберг, добро­душный еврей из Бердичева, после войны перебравшийся на подмосковную станцию Клязьма. Миша удобно присел над унитазом, когда в уборную вошел старый интеллигент, про­фессор теоретической механики Николаев, имевший чисто­плюйскую привычку мыть руки, входя в уборную, а не выхо­дя из нее. Миша, увидев Николаева, счел, видимо, что было бы непочтительно с его стороны не поздороваться. Проси­яв двумя золотыми зубами, он приветствовал Николаева со своего места. Николаев брезгливо отвернулся.