Пепел Клааса

Он жил в Рамоте и в Текоа. Потом купил дом в Гиват-Зееве. Впервые в жизни — свой собственный дом! Земля Из­раиля. Своя земля — свой дом. Штахим, дорога на Рамаллу, пасущиеся овцы, араб на ослике, охряная земля (адама адума), оранжевые шары на проводах, черепицы крыш, шомеры у въезда, средний класс, курд-резник справа, марокканец-садовник слева, собачий лай (в Москве были только кошки), керамическая, в веселых завитках и цветочках табличка: «Мипшахат Агурский», марокканский петух кричит ровно в четыре тридцать, что ты орешь, дурень, торопишься, забе­гаешь вперед, опережаешь время, еще темно, нет, петуха то­гда не было, настырная птица, кандидат в каппарот, тебя не было, когда хозяин «мишпахат Агурский» совершил свой по­следний разрыв (в России, в «России»), переезд в последний свой земной дом на Гиват-Шауль, поближе к яркому иеру­салимскому небу — из ненаписанной, а может, и обретаю­щейся где-то в неведомой папке второй части книги: ведь невозможно же, согласитесь, немыслимо ставить окончатель­ную, бесповоротную и беспощадную точку на слове «разрыв»!

Как, впрочем, невозможно, немыслимо ставить оконча­тельную, бесповоротную, беспощадную точку.

Ни на каком слове.

Нигде и никогда.