Пепел Вавилона

— Думаете, он не зол? — говорил Доуз. — Холден так же рвется отомстить, как вы. Все его дела идут от сердца, от нутра, голова вступает уже потом.

В часовне они были одни, не считая портретов Джонсона. В таком святом месте неуместным казалось даже самое застенчивое упоминание мести и насилия, однако горе рядится в самые разные одежды. И начиналось это все с оказания чести покойному. Мика аль-Дуджаили оперся локтями на спинку передней скамьи, глаза у него покраснели.

— Карл со мной говорил, — сказал он. — Сказал, не может стоять в стороне, когда Пояс голодает. А Инарос его за это убил.

— И жену Холдена пытался убить, — напомнил Доуз. Он знал, что это не совсем точно, но сейчас пришло время для широких мазков. — Не потому, что она ему угрожала. И не потому, что ее смерть давала стратегический выигрыш. Просто она его смущала, а он был сильней.

— Инарос оказался не тем, кем мы его считали. Его и сейчас все называют героем. Смотрят на Землю, смотрят на Марс и ликуют. До сих пор ликуют.

— Некоторые еще ликуют, — уточнил Доуз. Так оно и было. Поклонников у Инароса по всей системе насчитывалось столько же, сколько отвернувшихся. Если не больше. — Но дело не в нем. Он символ. Символ человека, вставшего за Пояс. Только этот человек еще не восстал. Это они только так думают.

— Холден его достанет?

— Каждый вдох Холдена — мука для Марко Инароса. — сказал Доуз. И правды в этих словах было, пожалуй, больше, чем во всем, что он наговорил за последние два дня.

Мика медленно кивнул, поднялся, пьяно покачнулся и обнял Доуза. Объятия длились дольше, чем тому хотелось бы. Он уже задумался, не вырубился ли его собеседник, когда Мика распрямился, четко отдал салют АВП и вышел, утирая глаза запястьем. Доуз остался сидеть.

Была середина смены — для него почти полночь. Три Фреда Джонсона еще украшали собой переднюю стену. Мальчик, взрослый и человек, неведомо для всех приблизившийся к концу своих трудов. Фред Джонсон, каким он был. Доуз лучше всего запомнил его связанным и злобно плюющимся при первой встрече — его поразил проблеск разочарования в глазах пленника, когда тот понял, что Доуз не намерен его убивать.

Они с Фредом немало повоевали — и лицом к лицу, и плечом к плечу. А потом снова стали противниками. Столкновение империй — только вот Доуз сомневался, существуют ли еще империи. Каждый поступок вел их сюда: одного к смерти, другого к жизни, которой он не узнавал и не понимал.

Человечество изменилось, не изменившись. Низость и благородство, жестокость и милосердие никуда не делись. Лишь частности уходили у него из–под ног. Все, за что он сражался, принадлежало как будто другому человеку из другого времени. Ну что ж. Светочи переходят из рук в руки, такова их природа. Не о чем тут грустить. И все же ему было грустно.

— Ну вот, ваша взяла, — обратился он к пустоте. — Последняя победа делателя королей. Чертовски надеюсь, вы знали, чего добиваетесь. И надеюсь, вы не ошиблись в своем Холдене.

Почти час спустя дверь открылась. Вошел молодой парень. Густые темные кудряшки, теплые, глубоко посаженные глаза, тонкие застенчивые усики. Доуз кивнул ему, и паренек кивнул в ответ. Оба помолчали.

— Пердон, — заговорил парень. — Не хочу мешать, я. Просто мне положено их снять. Просто…. по расписанию.

Доуз кивнул, махнул ему, разрешая. Парень двигался сперва робко, потом увлекся работой, забыв, что это не просто работа. Полковник сошел со стены первым, за ним — глава АВП. Улыбчивый мальчишка с книгой продержался до последнего.

Когда–то давно ребенок помахал фотографу, не зная, что этот взмах будет и его последним жестом. Теперь не стало ни мальчика, ни палача. Парень снял снимок, скатал в трубку вместе с остальными и засунул в чехол из дешевого зеленого пластика.

Выходя, он остановился.

— Вы в порядке, вы? Что–нибудь нужно?

— В полном, — заверил Доуз. — Просто я побуду здесь еще немного. Если можно.

Глава 35

Амос

Секс относился к тем вещам, с которыми у него складывалось не как у всех. Амос знал все, что положено знать, о любви и привязанности, просто ему это представлялось болтовней. Он умел и поболтать. Знал, как люди об этом говорят, и сам мог говорить, как принято, чтобы не выделяться.

На практике он знал силу прикосновения к другому живому телу и уважал эту силу. Напряжение за недели и месяцы под ускорением накапливалось, подобно голоду или жажде, только медленнее, и, если его игнорировать, смертью не грозило. Он не противился этому давлению. Во–первых, противиться было бы глупо. Во–вторых, не помогало. Он просто его отмечал, приглядывал за ним. Помнил о нем, как о любом мощном и опасном инструменте в своем рабочем помещении.

Если они заходили в порт, где имелся лицензированный бордель, Амос шел туда. Не столько потому, что там безопасно, сколько потому, что все опасности этой среды были ему знакомы. Он мог их распознать, они не заставали его врасплох. Следовало позаботиться о том, что требовало заботы, после чего оно какое–то время его не донимало.

Может, у других было иначе, но ему и так годилось.