Пепел Вавилона

— Хватит этой чепухи насчет женщин. — Голос Карлоса Уокера удивил Холдена. Оказался гибким и мелодичным. Голос певца. Астерский выговор у него практически отсутствовал. — Это ребячество. Инарос и Доуза потерял. Он, не успев и начать, потерял всех здесь присутствующих, иначе нас бы здесь не было. У Инароса на месте сердца сквозная дыра, и все мы это понимаем. Я хочу услышать, как вы намерены переломить динамику. Он при каждом вашем ходе заставляет вас откусить больше, чем вы можете проглотить. Скоро ваш единый флот размажется маслом по тарелке. Мы вам за тем и понадобились? Как пушечное мясо?

— Я не готов обсуждать подробности, — заявил Холден, — пока мы не уладили вопросов безопасности.

— Зачем было нас собирать, если не собираетесь говорить? — спросила Эйми Остман.

Лян Гудфорчун пропустил ее реплику мимо ушей.

— Медина. Вы нацелились на Медину.

«Что–нибудь пойдет не так. Без этого не обходится. Они разглядят что–нибудь из того, что ты хотел скрыть, подставят неожиданную ловушку. Все они умны, и у каждого своя выгода. Когда это случится — не если, а когда, — главное — не паникуй. И на втором месте — не ввязывайся».

Холден подался вперед.

— Я хотел бы, прежде чем обсуждать тактические ходы, дать каждому из вас возможность проконсультироваться, — сказал он. — Я переговорил с шефом безопасности. Мы рады будем принять всех вас на станции, или вы можете вернуться на свои корабли. Не стесняйтесь говорить друг с другом и с каждым, с кем сочтете нужным. Можете получить неотслеживаемую связь через станционный узел или использовать передатчики своих кораблей — ни глушить, ни писать вас не будут. Если вы сочтете нужным участвовать, я жду вас через двадцать часов. Тогда я буду готов обсуждать все подробности плана, но и от вас потребую лояльности и активного участия. Если вас эти условия не устраивают, вы свободны до истечения названного срока покинуть Тихо.

— А после? — спросил Уокер.

— После здесь будет другая страна, — ответил Холден, — и в ней другие порядки.

Холден, Наоми и Бобби встали все разом. Остальные поднялись с секундной задержкой. Холден наблюдал, как прощается — или не прощается — каждый. Когда за четырьмя эмиссарами закрылись двери, оставив его наедине с Наоми и Бобби, Холден мешком осел на стул.

— Черт побери, — выдавил он. — Как она терпит это целыми днями и день за днем? Тут всего–то было минут двадцать от начала до конца, а у меня уже мозги всмятку.

— Я же говорила — дрянное дело, — напомнила Бобби. — А вы уверены, что не напрасно дали им свободный выход со станции? Неизвестно ведь, кому они проговорятся.

— Мы им помешать не сумели бы, — объяснила Наоми, — так что с нашей стороны это просто красивый жест.

— Ну да, театр и дворцовые интриги, — кивнула Бобби.

— Пока что — да, — сказал Холден. — Но только пока они не купились. Когда ввяжутся, мы сможем перейти к своему плану.

— К плану Джонсона, — напомнила Бобби. И спросила, помолчав: — Только между нами: у Фреда Джонсона в самом деле был план?

— Я в этом почти уверен. — Холден словно стал меньше ростом. — Только я не знаю какой.

— Так что за план мы им продаем?

— Я как раз его сочиняю.

Глава 34

Доуз

Тела не выставляли для обозрения. Фред Джонсон — палач станции Андерсон — завещал утилизировать свое тело в системе станции Тихо. Вода из его крови уже текла в кранах и вентилях по всей станции. Мел из его костей вошел в пищевой цикл гидропонных бассейнов. Более сложные липиды и протеины со временем станут питательной средой грибных ферм. Фред Джонсон, подобно всем умершим до него, распался на составные части, чтобы рассеяться по миру и войти в него сызнова измененным до неузнаваемости.

Вместо тела на стенах часовни висели печатные портреты. Полковник земной армии. Лицо человека постарше — с теми же волевыми чертами, но в глаза закралась усталость. Забавный мальчуган — не старше десяти лет, держит в одной руке книгу, а другой машет, улыбаясь по–мальчишески, до ушей. Уши и глаза у него были те самые, но Доуз так и не смог поверить, что этот счастливый ребенок вырос в непростого человека, которого он знал, называл другом и предал.

Поминание проходило в маленькой часовенке, агрессивная внеконфессиональность которой доходила до сходства с приемной врача. Вместо икон здесь были трезвые, абстрактные фигуры: золотые круги, квадраты лиственной зелени. Преднамеренно пустые символы позволяли каждому наполнить их своим содержанием. Больше смысла крылось в производственном логотипе Тихо, висевшем у входа.

Скамьи для молящихся изготовили из бамбука, придав ему текстуру какой–то древесины: осины, дуба или сосны. Доуз видел живые деревья разве что на картинах и не отличил бы одну породу от другой, но маленькому помещению эти скамьи придавали подобие основательности. Он, впрочем, не стал садиться. Прошел мимо изображений Фреда Джонсона, заглядывая в глаза, не отвечавшие на его взгляд. В груди мешало дышать что–то густое и сложное.