Пепел Вавилона

— Думаю, если в системе и есть кто-то более подходящий для того, чтобы противостоять Инаросу, тебе его не найти, да и мне тоже. Либо ты объединяешься с ним, либо снимаешь шляпу перед Вольным флотом и соглашаешься принимать объедки с их стола. Только решай быстрее — ставлю всё, что у меня есть, что даже если Джеймсу Холдену придётся вести эту войну в одиночку, Марко Инароса он уничтожит.

***

— Один он не справится, — развёл руками Доуз.

Корабль «Желание Бхагавати» тридцать лет служил Карлосу Уокеру, и его своеобразный вкус отпечатался в каждой детали. Противоударные покрытия стен серые, но текстурированы поблёскивающими на свету контурами, которые поднимались и падали, как холмы в безбрежной пустыне или смутные людские силуэты. Кресла на командной палубе обычного серого цвета, но украшены керамикой и бронзой, не имевшей ничего общего с реальным металлом. Из динамиков лилась музыка, такая тихая, что вполне могла звучать и в воображении Доуза — арфа, флейта, шуршание барабана. Всё это больше напоминало храм, чем пиратский корабль. А возможно, здесь находило место и то и другое.

— Это совершенно не значит, что я должен иметь с ним дело, — сказал Карлос Уокер, передавая Доузу грушу. 

Доуз сделал глоток. Виски с богатым, насыщенным и сложным вкусом. Карлос Уокер улыбался, ожидая, что Доуз оценит. 

— Я прилетел из уважения к Джонсону. Из уважения и остался. Но этого уважения недостаточно, чтобы умирать за Холдена. Ты сам говоришь, Медина слишком хорошо укреплена.

— Я бы сказал, что Медина хорошо укреплена, — сказал Доуз.

— Рельсовые пушки уничтожат любой корабль, проходящий через кольцо.

— Возможно, — согласился Доуз. — Но не забывай, это план Фреда Джонсона. А Фред заполучил Мичо Па и всё, что ей известно об обороне станции.

Карлос Уокер колебался, хотя проявлялось это лишь в чуть затянувшемся молчании, потом покачал головой.

— Конечно, опасно позволять Марко Инаросу и его Вольному флоту набирать обороты. Есть риск, что он пойдёт против нас. Но только Холден требует повести мой корабль под огонь рельсовой пушки. Я не могу согласиться.

— Не все битвы выигрывают на поле боя, — сказал Доуз. — Я уважаю твою осторожность, но Холден не просит тебя идти в авангарде. Не думаю, что он намерен требовать самопожертвования и героизма. Мне известна его репутация, но в тех ситуациях, с которыми он справлялся, никто не смог бы выжить без осторожности и предусмотрительности. Более того, без стратегии. Да, Холден временами выглядит безответственным, но голова у него варит. Всё, что он делает, глубоко продуманно.

***

— Ты думаешь, он не разгневан? — вопрошал Доуз. — Холденом движет месть в той же мере, что и тобой. Этот человек действует по зову души и сердца, прежде чем разум успеет вмешаться.

В церкви не было никого кроме них, только портреты Джонсона. Казалось бы, неправильно говорить о насилии и возмездии в святом месте, пусть и таком невнятном, но горе принимает разные формы. Всё началось с демонстрации уважения к смерти. Мика эль-Даджайли склонил голову, положив руки на скамью впереди. Глаза налились кровью.

— Карл говорил со мной, — заговорил он. — Сказал, что не может сложа руки смотреть, как Пояс вымирает от голода. И за это Инарос его убил.

— И пытался убить жену Холдена, — ответил Доуз. Он знал, что это не вполне правда, но в такой момент можно и опустить детали. — И не потому, что она представляла угрозу. Не от того, что имела какое-то стратегическое значение. Просто потому, что задела его гордость, а у него появилась возможность убить.

— Инарос — не тот, кем казался. Все до сих пор считают его героем. Смотрят на Землю, на Марс и аплодируют. До сих пор.

— Кое-кто да, — согласился Доуз. По всей системе Инароса до сих пор любили столько же людей, сколько от него отвернулось. Может быть, даже больше. — Но всё-таки не его. Образ, идею. Человека, который заступился за Пояс. Единственного, кто решился восстать. Они видят его таким.

— Этот Холден может ему как следует вмазать?

— Марко Инарос мучается всякий раз, когда Холден делает вдох, — сказал Доуз. Возможно, из всего, что он говорил за последние пару дней, это было ближе всего к чистой правде.

Мика медленно кивнул, пошатываясь как пьяный, поднялся на ноги и обхватил Доуза руками. Объятие затянулось, Доуз чувствовал себя неловко. Он уже подумал, не отрубился ли этот тип, но тут Мика на шаг отступил, резко отдал салют АВП и вышел из церкви, утирая глаза тыльной стороной запястья. Доуз опустился на скамью.

Закончилась очередная смена, а для него почти наступила полночь. Три Фреда Джонсона всё так украшали переднюю стену. Ребёнок, взрослый, и человек, не ведающий, что его путь подошел к концу. Фред Джонсон, каким он был. Но лучше всего Доуз помнил их первую встречу — свой гнев и вспышку разочарования в глазах Фреда, когда тот понял, что Доуз не намерен его убивать.