Пэпэла (Бабочка) Часть 4

– То есть вы считаете, что Ганс, прежде чем умереть, решил заняться любовью со всеми виллисами, а заодно с Жизель? – ухмыльнулся режиссер. Танцовщицы, стоящие на сцене, тихо захихикали. Илико нахмурился и опустил голову. – Господин Чантурия! Вы сейчас прекрасно показали страсть. А мне нужно было от вас смятение, страх и отчаяние. Вы понимаете разницу?

– Простите, Николай Сергеевич, – поднял на него глаза Илико. – Постараюсь исправиться.

– Уж постарайтесь, батенька! До премьеры осталась пара месяцев, а у нас не Ганс, а какой-то бык-осеменитель, простите за сравнение, дамочки! – Николай Сергеевич перевел взгляд на солистку и сказал ей: – Моник, дорогая. Давайте еще раз прогоним вашу партию, потом девочки передохнут, и будем репетировать сцену на кладбище.

– Господин Мельников, а когда Огюст возвращается? – спросила Моник, разминая ножку в пуанте. – До начала сезона времени осталось всего ничего, а мы ни одной партии с ним еще не репетировали.

– Огюст вчера вернулся в Париж. Так что с понедельника вы будете танцевать дуэтом с ним, а не с господином Полонским из второго состава.

Илико не стал дослушивать этот диалог. Он быстро удалился за кулисы, протиснувшись через толпу работников сцены и кордебалета. Его грудь изнутри раздирала злость и жгла обида. Он ожидал бурю восторга, комплименты и восхищенные взгляды. Ведь он вывернул свою душу перед всеми. А что получил взамен? Обидное прозвище и смех окружающих?

– Ненавижу! – крикнул Илико в пустоту гримерки, как только за его спиной закрылась дверь. – Ненавижу вас всех! Бездарности! Тупое ничтожество! – он схватил со своего столика засохший букет и, развернувшись к двери, замахнулся, чтобы швырнуть цветы в невидимых недоброжелателей, но замер на месте.

На пороге стоял невысокий мужчина в элегантном сером пальто и небольшой шляпе-котелке на голове.

– Я вас понимаю. Господин Чантурия, если не ошибаюсь? – улыбнулся мужчина и снял шляпу. – Огюст Рапье, – коротко кивнул он Илико и, кинув взгляд на стул, добавил: – Позволите?

– Да, да… Разумеется. Я… вы… Простите за эту сцену, – Илико бросил букет в угол гримерки и, накинув на плечи халат, сел напортив гостя.

– Позвольте, я выскажу свое мнение по поводу вашего танца, – улыбнулся Огюст.

– Мне очень любопытно, – ответил Илико, внимательно разглядывая гостя. Огюст не был красавцем. Его редкие русые волосы были расчесаны на идеальный прямой пробор. Кончик короткого носа – вздернут вверх. У него были тонкие губы и небольшие широко расставленные глаза. Но взгляд этих самых глаз был чистым и открытым. В нем не было ни грамма надменности и презрения.

– Вы прекрасно танцуете. Я никогда не видел столь легкого исполнения прыжков. Создается ощущение, что на вас не действует земное притяжение и вы взлетаете над сценой, как… как… – Огюст щелкнул пальцами, пытаясь подобрать нужное слово.

– Бабочка? – улыбнулся Илико.

– Точно! Рapillon, – хлопнул в ладоши Огюст.

– Пэпэла… Так это звучит по-грузински, – сказал Илико, и его сердце вдруг сжалось. Он так давно не произносил этого слова. Он так далеко от родины. Он так давно не слышал родного языка. Он забыл про свою жизнь там, в старом городе, залитом солнечным светом. Он так давно не видел Нану и…

– Красивое слово, – прервал его размышления Огюст. – В общем, я думаю, у вас прекрасное будущее и вы безумно талантливы. И Николя не прав, что отругал вас. Вы открыли свою душу, как он и просил. Просто сейчас вы пылаете страстью, и именно она вырвалась на свободу. Попробуйте в следующий раз вспомнить что-то другое. Что-то или кого-то, кого вы потеряли. Откройте свою душу грусти. Вспомните, что потеряли безвозвратно, и вы почувствуете то, что от вас требуется. Безнадежность и боль, – Огюст поднялся со стула и надел на голову шляпу. – А теперь прошу меня простить, господин Чантурия, мне пора идти, – и уже у двери он обернулся и сказал: – У вас все получится, Пэпэля… – и с этими словами вышел из гримерки.

Тем же вечером Илико сидел с Дегтяревым в уютном ресторанчике и, с аппетитом поедая мясо, рассказывал Роману Константиновичу все, что случилось с ним сегодня.

– …и знаешь, Ромочка, мне он показался очень милым и открытым человеком, – сделал свое заключение о Рапье Илико.

– Огюст прекрасный человек. И по-моему, даже слишком открытый и доверчивый, – Роман Константинович кивнул официанту, и тот подлил в его бокал вина. – Это может сыграть нам на пользу.

– Думаешь, мне стоит с ним подружиться? – Илико усмехнулся и сделал глоток из своего бокала.

– А почему бы и нет? – приподнял бровь Дегтярев. – Врагов нужно держать близко.

– А ты не думаешь, что Рапье так же думает про меня? – ответил Илико.

– Ты пока для него никто. Но возможно, он почувствовал в тебе конкурента, – Дегтярев оглянулся на звук колокольчика на двери ресторана и подпрыгнул на месте. – Рабинович! Друг мой! – неожиданно гаркнул он и кинулся к выходу.

На пороге стоял горбатый плотный еврей в камзоле, который был явно не в моде, и в черной широкополой шляпе, из-под которой свисали длинные завитки пейсов. Еврей хитро сощурил черные глаза и развел руки в стороны.