Пьер, или Двусмысленности

«Дэлли Ульвер: с глубоким и искренним уважением и сочувствием от Пьера Глендиннинга.

Твою грустную историю, кою я знал прежде только понаслышке, нынче рассказала мне полностью одна особа, которая искренне переживает за тебя, и ее тревога передалась мне. Ты желаешь покинуть эти края и поселиться там, где сможешь жить спокойно да найти какую-то тихую работу, подходящую для твоего пола и возраста. Эти хлопоты я охотно беру на себя и все для тебя устрою, насколько мне позволят мои возможности. Поэтому – если ты в своем тяжком горе не вовсе отвергаешь всякое утешение, что, увы, чересчур часто бывает с людьми, хотя отталкивать руку дающего есть великое заблуждение, в которое нас повергает горе, – поэтому рядом с тобою находятся два твоих верных друга, кои заклинают тебя проявить к себе хоть каплю снисхождения и подумать о себе, о том, что на этом вся твоя жизнь еще отнюдь не кончается, что время все лечит. Наберись же немного терпения, пока твой будущий жребий не решится благодаря нашей помощи, и знай, что я и Изабелл – твои преданные друзья, искренне любящие тебя».

Он дал письмо в руки Изабелл. Та прочла его в молчании, затем положила листок на стол, протянула ему обе руки и возвела очи горе, где находились и Дэлли, и Бог.

– Как ты думаешь, она не испытает боли, получив это послание, Изабелл? Ты знаешь ее лучше меня. Я думаю, что твоя помощь просто вытащила ее с того света и какое-то обещание, исходящее от тебя, может ее немного успокоить. На вот, держи – и скажи, что ты думаешь, как нужно лучше поступить.

– Значит, я немедленно передам его ей, брат мой, – бросила Изабелл на ходу, покидая комнату.

Молчание, что упрочило свои позиции, соединилось с ночью длинною скрепою да, не теряя времени, тут же пригвоздило ее намертво к этой половине мира. И Пьер, который вновь остался в одиночестве в такой час, не мог не прислушиваться. Сперва он услышал, как Изабелл поднимается по лестнице, ведущей на второй этаж; потом ее шаги приблизились к нему наверху; затем до него донесся тихий стук в дверь, и ему показалось, он услышал шорох бумаги, кою просовывают в щель между порогом и дверью. И тогда новые, дрожащие шаги приблизились к тому месту, где стояла Изабелл; затем слышно было, что обе девушки разошлись в разные стороны, и вскоре Изабелл вернулась к нему.

– Ты и впрямь постучала и подсунула письмо под дверь?

– Да, и она его сейчас читает. Чу! Рыдания! Благодарение Господу, долго сдерживаемое горе наконец-то нашло выход в слезах. Соболезнование, сострадание сделали это… Пьер, за этот твой благороднейший поступок тебя должны причислить к лику святых сразу же после кончины.

– Разве святые могут проголодаться, Изабелл? – спросил Пьер, стремясь отвлечь ее от этой темы. – Подай-ка мне каравай, но нет, ты должна помочь мне, сестра… Благодарю, это вдвойне сладкий хлеб… Ты сама испекла его, Изабелл?

– Сама, брат мой.

– Подай мне стакан воды и наполни его своей рукой. Так… Изабелл, мои сердце и душа полны глубочайшего уважения, а меж тем я рискну назвать сей ужин настоящей тайной вечерей… Раздели со мной трапезу.

Они поужинали, не обменявшись ни единым словом; и вслед за тем Пьер, не проронив ни единого слова, поднялся из-за стола, поцеловал сестру в чистый безупречный лоб и, не вымолвив ни слова, покинул дом.

VII

Мы не знаем, каковы были мысли в душе Пьера Глендиннинга, когда он дошел до деревни и ступил под сень исполинских вязов, и не видел ни единого света в окне, и не слышал нигде ни звука голоса человеческого, когда путь ему освещали лишь кроткие огни светлячков, кои, словно огненные змейки, резвились в листьях травы, да в просветы меж деревьев на него падал слабый свет далеких звезд, да ему слышался доносящийся издалека привычный немолчный гул дыхания объятой сном земли.

Пьер остановился перед красивым домом, который стоял немного поодаль, в зарослях кустарника. Он поднялся на крыльцо и громко постучался в дверь как раз тогда, когда башенные часы в деревне пробили час ночи. Он постучался, но никакого ответа не последовало. Он вновь постучался, и вскоре услышал, как распахнулось окно на втором этаже и удивленный голос спросил:

– Кто там?

– Пьер Глендиннинг, и он желает немедленно переговорить с преподобным мистером Фолсгрейвом.

– Правильно ли я расслышал?.. Святые Небеса, что за причина, юный джентльмен?

– Все тому причиной, целый мир есть причина. Вы впустите меня, сэр?

– Конечно… но я молю вас… нет, постойте, я вас впущу.

Быстрее, чем этого можно было ожидать, дверь перед Пьером распахнул сам мистер Фолсгрейв, держа подсвечник и закутанный, словно студент в свой плащ, в шотландский плед.

– Во имя Неба, какая причина, мистер Глендиннинг?

– Небо и земля есть причина, сэр! Можем мы подняться к вам?

– Разумеется, но… но…

– Отлично, тогда пройдемте с вами внутрь.

Они поднялись на второй этаж и вскоре оказались в кабинете священника и уселись; изумленный хозяин все еще сжимал в руке подсвечник и сверлил Пьера настойчивым испытывающим взглядом.

– Вы – представитель Господа на земле, сэр, мне хочется верить.

– Я? Я? Я? Клянусь честью, мистер Глендиннинг!