Пьер, или Двусмысленности

Однако и не столь далекие области мысли таят в себе неожиданные перевалы. Если уж случится такое диво, что у некоего доброго человека невеликого ума да у коего не в обычае много трудиться головою, вдруг заведется какая-то самостоятельная мысль, так не обойдется без того, чтоб не начали ей в конце концов восторженно рукоплескать как умственному прогрессу, когда она всего-навсего говорит о том, что Правда вторгается в земли Заблуждения, и всегда найдутся особы, кои сочтут сие капитальнейшей вещью, достойной самых серьезных похвал, как величайшее из возможных благословений, что католицизм несет миру; а меж тем почти каждый мыслящий человек рано или поздно приходит к убеждению, что в фундамент нашего общества, верно, заложена какая-то огромная ошибка, если люди никогда всем миром не движутся к правде, а достигают ее лишь отдельные личности, кои то там, то сям неизменно вырываются вперед; и, вырвавшись вперед, они бросают всех прочих далеко позади и тем самым навеки отсекают себя от спасительного каната их сочувствия, и плывут дальше по воле волн и сами обрекают себя на то, что отныне все прочие будут всегда относиться к ним с недоверием, неприязнью и даже – хотя чаще всего все постараются это скрыть – с явными страхом и ненавистью. Стоит ли удивляться тогда, что сим прогрессивным умам человечества хоть и удалось оставить всех прочих далеко позади, но порою они-то сами могут остаться поистине неуправляемыми и время от времени будут подвергаться искушению поворотить назад и напасть с безрассудною яростью на те чувства и взгляды, кои они навеки оставили в своем арьергарде. Вне всяких сомнений, когда они находятся на ранних стадиях своего развития, в особенности те, кто еще молод, кто еще не охладил свой ум длительным знакомством с нашим миром, как это всегда и неминуемо случается с каждым, тогда эти горячие головы почти неизбежно выплескивают свою ярость на публике, а после столь же неизбежно и горько сожалеют о содеянном.

Переживши сильное потрясение оттого, что узнал всю правду без прикрас, ум молодого Пьера не просто опередил других в своем развитии, а по воле магических сил вознесся выше всех обыденных интуитивных догадок; и нельзя сказать, что он вовсе избежал прискорбных приступов той безрассудной ярости на свое прошедшее, портрет которой мы постарались набросать выше. И он, покорствуя этому своему непозволительному душевному настрою, среди ночи вломился в дом к преподобному мистеру Фолсгрейву да самым неучтивейшим образом вызвал на бой сию особу духовного звания, правду молвить, искренне дружелюбную и достойную всяческого уважения. Но создавалось впечатление, что, по странному стеченью обстоятельств, эволюция его проницательности шла вперед семимильными шагами, и столь же стремительно развивались у него и мудрость в своем роде, и милосердие; и те последние слова, что он сказал на прощание мистеру Фолсгрейву, доказывали довольно ясно, что Пьер, до того как изменить своим манерам джентльмена, уж принялся раскаиваться в том, что даже единожды отважился на подобный шаг.

И теперь, когда он возвращался домой, погруженный в глубокие раздумья, навеянные полночным часом, а в голове его, не переставая, кружились мысли обо всем, что произошло, кружились, перелетая с места на место, подогреваемые настойчивым, неизменно созидательным пламенем, рожденным от вдохновенного гласа его совести, вот тогда-то его со всех сторон и окружили умиротворяющие соображения, кои, приди они ему на ум раньше, непременно удержали бы его от вторжения к почтенному священнику.

Но лишь тот смертный муж, кто прошел сквозь бурю земных страстей, лишь тот, кого не раз обвиняли в глупости, чаще всего получает в награду способность что-то постичь. Такие взгляды могли бы навеки избавить нас от довлеющего над нами проклятья поспешных и неизменных возвратов к периодам глупости, ибо если глупость и выступает нашим учителем, то постижение есть тот урок, коему она нас учит, и если глупость совсем покинет нас, то грядущее постижение упорхнет вместе с ней, а мы так и останемся стоять на полпути к мудрости. И в этом-то и проявляет себя неслыханное тщеславие рода человеческого, кое с начала времен вкрадчиво нашептывает ему, что пришла пора вкусить отдых, и даже самый что ни на есть даровитый ум рано иль поздно проходит свой искус суетными мыслями, когда он вполне искренне заявляет самому себе: «Я достиг вершины человеческого теоретического знания, и посему я останусь на этой ступени и буду ждать». Неожиданные набеги новой правды одолеют и опрокинут его, как некогда татарские полчища – государства Китая[108], ибо ни одна Великая Китайская стена из тех, что человек возводит в душе своей, не убережет его надолго от вторжений тех варварских орд, кои правда всегда вскармливает в лоне своего снежного, но меж тем перенаселенного Севера, а посему империя человеческого знания никогда не погибнет, если вдруг угаснет какая-то династия, ибо правда, как и прежде, венчает новых императоров на царство земное.