Перед последним словом

Нельзя было не верить Олегу Петровичу, конечно, он не выбирал, кого из сыновей спасти, а кому дать погибнуть. И все же он виноват перед старшим сыном. Нет, не тем, что спасал именно Витю. Коля в то мгновение, которое им переживалось как последнее в его жизни, а таким оно и могло статься, увидел: отец плывет не к нему, а от него, чтобы спасти Витю. Как мог Олег Петрович не понять, что в сознании Коли неизбежно и невытравимо сохранилось: отец сделал выбор! А Олег Петрович в заботливом самосбережении решил, что все случившееся на реке для Коли — всего лишь приключение со счастливым концом. Спасен, и отлично! А как и кто спас — решил отец — меньше всего волнует Колю. У десятилетнего мальчика чувства и впечатления возникают легко, это верно, но нелепо думать, что они так же легко и бесследно исчезают. А Олег Петрович додумался до этого только в тот день, когда уже двенадцатилетний Коля в ответ на какое-то резкое замечание сказал, не скрывая ни издевки, ни озлобления: „Заботишься? Воспитываешь? Утонул бы я тогда, не было бы у тебя забот”.

У Коли натура своеобразная. Такие, как он, не только не стремятся изжить боль и обиды, они не хотят избавиться от них, растравляют их, они получают какое-то болезненное удовлетворение, отыскав возможность сказать себе: „Вот еще одна несправедливость, обрушенная на меня”. Недаром Наталья Сергеевна, классный воспитатель Коли, когда он учился в девятом классе, сказала Валентине Федоровне: „Он у вас из породы „самоедов”.

Странными были отношения между братьями. В том же разговоре с Валентиной Федоровной классный воспитатель дивилась тому, что услышала от Коли в редкую для него минуту откровенности: „Я и сам себя не понимаю, Витя мне столько горя принес, мне бы его ненавидеть, иногда и ненавижу, а горло перегрызу тому, кто пальцем его тронет”.

Чем хуже вел себя Коля — а он школу бросил, на заводе от работы отлынивал, соседского мальчишку беспричинно в кровь избил, — тем глубже чувствовал Витя свою вину перед ним. Коля верил, что Витя отобрал у него любовь родителей, и так убежденно и искусно подтасовывал и факты, и выводы (не замечая, что подтасовывает), что внушил Вите: „Из-за тебя у меня жизнь разлаживается”. Все здраво взвесив, Витя, очевидно, мог бы найти возражения, но он их не искал.

Теперь защитнику было понятно, почему Витя сказал соученице: „Во всем плохом, что делает Коля, виноват я”. Понятным стали и те колебания, которые измучили Валентину Федоровну и Олега Петровича: допустим, пошли бы они к следователю, назвали бы Колю, пусть это будет тысячу раз законно и справедливо, но им ведь себя не обмануть, разве им не ясно, что тогда Коля увидит в том, что они сделали, только одно: снова! Во второй раз! Как тогда на реке — и они на этот раз непоправимо, вконец искалечат, старшего сына. Плохо! Но если промолчат, если не пойдут к следователю, тогда Витю...

Теперь защитник был готов к встрече со своим подзащитным.

...Защитник вглядывался в лицо сидящего против него Виктора Сергачева. Какое усталое у него лицо и какое решительное. Виктор был тихо и печально сосредоточен, что-то решил твердо и бесповоротно, и теперь только бы не отступить, все снести и не позволить себе жалеть себя.

— Расскажи все, как было, и так, как оно было, — сказал адвокат, предоставляя Виктору еще раз решить: открыть правду или повторить навет на себя.

Виктор стал рассказывать: „я увидел”, „я пошел за ней”, „я напал”, и все только „я”. Он повторял свои показания на следствии.

Защитник, не очень вслушиваясь в них, думал о Вите. Трудную и запутаннейшую нравственную задачу решает подросток. Совсем не так обстоит дело: вот здесь — правда, а там — ложь, и выбор ясен и однозначен. Витя некоторых значительных деталей преступления не знал. Это могло быть только в том случае, если Коля говорил с ним второпях, когда время подпирало. Значит, ни вечером, ни ночью 11 марта Коля не говорил с Витей. Вероятно, не был еще готов к тому, чтобы совершенное им преступление взвалить на брата. Не говорил он с Витей и утром 12 марта. Скажи он, Витя не смог бы пойти в школу. Следовательно, остаётся только одно: узнав как-то (впоследствии и это выяснилось), что к ним на квартиру пришли из милиции, Коля, потеряв себя от страха, понесся к школе и все открыл Вите. Доверившись Вите, отдав ему, так сказать, в руки свою судьбу, Коля неразъемным узлом связал его. „Подозревают одного из нас”, — сказал Коля. Придет Витя домой, задержат его, ему достаточно сказать, что он не виноват, чтобы это означало — виноват Коля. Сказать так после того, как брат доверился брату! Сказать после того, как он, Витя, поддавшись порыву, обещал изнемогавшему от страха Коле: „Я все возьму на себя”, и тот промолчал. Вот так оно и получилось, что Витя стал считать делом чести .и совести принять на себя Колино преступление и сдержать свое обещание. Удивительно сместились нравственные понятия в Вите: лгать о себе и скрывать преступление брата казалось ему моральным долгом. Не просто будет переубедить его, да и удастся ли это сделать?