Перед последним словом

И только насчет ключа к замку в сундуке на прежнем стояла, и так, что не стронуть с места: у мачехи ключ оставался, при ней сундук на замок запирался.

Может быть, всё это выдумала Короткова? А может быть, правду сказала? Неизвестно! Но требование закона, чтобы судебное следствие занималось самой тщательной, самой полной и непредвзятой проверкой материалов предварительного следствия, — основное условие установления истины в суде, основное условие для того, чтобы работа суда была нравственно оправданна и поучительна.

Березовский провел допрос, и вместо вредной и поспешной уверенности в виновности, рожденной предвзятым и тенденциозным восприятием фактов, возникло обоснованное сомнение. То, что казалось бесспорным, стало сомнительным, то, что виделось как очевидное, стало спорным. Это и открыло пути к обнаружению правды, подтолкнуло к объективной и разумной проверке всех обстоятельств.

Суд направил дело на доследование, указав, что и как нужно проверить. Убийцей оказался муж Холодовой, сбежавший из места лишения свободы. Узнав, что Мария Прокофьевна осталась одна, так как Короткова уезжает, увозя с собой, естественно, кое-какие вещи, подаренные мачехой, он сообразил, что если совершит убийство, то подозрение падет на падчерицу. А так как у убитой и в самом деле был второй ключ, то он нашел его, и не пришлось взламывать сундук.

А ведь когда дело Коротковой пришло в суд, то все, кто читал его, не сомневались в ее виновности. Даже ее защитник, и тот не сомневался. Суд стоял на самом краю судебной ошибки, и если она не случилась, то только потому, что дело слушал судья, настоящий судья, для которого требования закона и веление совести слиты воедино, судья, не знающий покоя, пока хоть малейшее сомнение остается в деле.

Березовский судил разных людей: и убийц, и насильников, и крупных расхитителей народного добра, судил преступников, чьи сердца были в самом деле источены пороками; и все же Петр Иванович отчетливо видел и верил, что в большинстве людей, оказавшихся перед судом, можно пробудить человеческие начала. Иногда говорят: „Он перевернул в нем душу”. Судья Березовский Петр Иванович делал и больше и меньше, он умел „повернуть душу”, повернуть ее если не сразу к добру, то к правде. Делал он это без всякой назидательности, „поворачивал душу” не декларациями, а своим участливым отношением к подсудимому.

И об одном удивительном примере этого редчайшего дара „поворачивать душу” просто нельзя не рассказать.

Крупный военный командир, назовем его Мальцев, в прошлом матрос, человек беззаветного служения революции, один из героев гражданской войны, был предан суду по обвинению в убийстве своей жены. Темпераментно и горячо Мальцев отрицал убийство, хотя улик было немало. Прокурор потребовал суровейшего наказания для Мальцева. Защитник настаивал на оправдании, считая, что исчерпывающих доказательств виновности нет.

Обе речи, прокурора и защитника, не были лишены убедительности. Кто из них прав, защитник или прокурор? Убил ли Мальцев свою жену?

Нужно предоставить последнее слово подсудимому, но Березовский долго этого не делает. Он сидит задумавшись. Молчание затягивается. Никто его не прерывает. Напряжение в зале все нарастает и нарастает. И тут Березовский словно очнулся, выяснив для себя что-то важное, он обратился к Мальцеву:

— Вот сейчас я дам тебе, Мальцев, последнее слово.

И это „тебе” прозвучало особым образом.

— Сейчас дам тебе, Мальцев, последнее слово. Но я хочу, чтобы ты знал: как ты скажешь, так оно и будет, суд тебе поверит. Скажешь „не убивал” — оправдаем! Скажешь „убил”, — конечно, осудим! Захочешь солгать — твое дело. Не раз ты шел в бой за Советскую власть, не раз смотрел смерти в глаза и душой ни в чем не покривил. Если убил и хочешь дальше жить, как трус, — живи, хочешь жить, обманув свою власть, — живи!

И в этом „живи” было столько гнева и столько презрения к жизни ползком, к жизни обманом и столько веры, что не предаст человек свое прошлое, не растопчет лучшее, что было в нем, если даже за это сохранят жизнь, не могло это „живи” не ударить по сердцу с силой необыкновенной. Мальцев встал и сказал:

— Убил!

Знаю, знаю, многое нарушил тут Березовский. Суд не имеет права заключать с подсудимым „договор о приговоре”, да я и не собираюсь рекомендовать повторять теперь то, что сделал Петр Иванович более пятидесяти лет назад, равно как и перенимать некоторые формы его обращения с подсудимыми. Но учиться его великолепному умению поворачивать душу к добру и правде, вести процесс так, чтобы он помогал людям делаться чище, добрее и справедливее, учиться этому умению нам следует и теперь.

Вспоминая Петра Ивановича, я отнюдь не собирался противопоставить замечательных судей первых лет революции тем, кто в наши дни делает труднейшее из трудных дел, кто вершит правосудие. Это скорее рассказ о дорогом мне человеке, о преемственности поколений советских судей.