Перед зеркалом. Двойной портрет. Наука расставаний

Но уже стелются по земле неясные тени, похожие на толпу грязных, оборванных нищих, поднявшихся из могил, разбросанных по всем пяти частям света, – стелются и, вырастая, подползают к машине. Им не страшна кипящая смола, мертвые не чувствуют боли. Их много: отравленных, повешенных, задохнувшихся в газовых камерах, погибших от голода и страха. Они знают, что мертвые могут помочь живым, и на несколько минут оживают забытые надежды, возвращаются потерянные силы.

С закрытыми глазами сидят в машине Ива, Вася и Кот, который, как никогда прежде, чувствует себя человеком.

Тени поднимают машину и, шатаясь, бредут через ручей по пояс в ядовитой смоле. Они ставят ее на дорогу так осторожно, что колеса с трудом догадываются, что можно продолжить путь. Ива и Вася одновременно открывают глаза, открывают окна, чтобы поблагодарить и проститься. Но некого благодарить и некому сказать: «Прощайте!»

Глава XXXIV,

в которой Главный Регистратор жалеет, что у него никогда не было мамы

Но как живется в своем дворце на краю суконного поля Демону Бюрократии Леону свет Спартаковичу? Плохо живется. Скучает он, томится и кашляет – простудился дорогой. Достается от него Луке Порфирьевичу, который уже снова надел штаны и превратился в человека-птицу. Дворец давно не ремонтировался, теперь уже едва ли кто догадается, что он был задуман в духе венецианских палаццо – с узорными балконами, с высокими овальными выходами на другие маленькие балконы. Много окон, но цветные стекла в одних потрескались от времени, в других разбиты ветром.

Шаркая ночными туфлями, в расстегнутом, свисающем до полу ватном халате, бродит из комнаты в комнату Главный Регистратор. Забытая мысль тревожит его, он жмется, и ежится, и дрожит, пытаясь вспомнить ее. «Ах да! Лоренцо. Красивый мальчик, он, помнится, тяжело ранил меня? Скоро увидимся. Что делать, если ни стена тумана, ни песок пустыни, ни кипящая смола не остановили его! И ничего больше не остается, как постараться доказать, что пастушеская дудочка и пылинка в лунном свете случайно соединились на Сосновой Горе. Случайно – и тогда все остается по-прежнему. Он не называет мое подлинное имя – и способность к превращениям, без которых я не могу жить, не оставляет меня».

– Лука!

Глухой, неясный голос отозвался откуда-то снизу.

– Принеси мне коньяк, там еще полбутылки осталось.

«И чего эти проклятые документы на меня навалились? – продолжает размышлять Леон Спартакович. – Устроил им спокойную, обыкновенную жизнь. Обыкновенную – ведь это ценить надо! Что ж такого, что в старости они иногда превращаются в бумагу».

«Придется скрываться, ведь меня могут узнать! Куда бежать?» – спросил он золотистый шар, на котором очертания суши терялись, потонувшие в беспредельном пространстве воды. И глобус молчаливо ответил: в основании Апеннинского полуострова, который всем школьникам кажется сапогом, в Италии, на берегу Адриатического моря зажглась прозрачная точка. Венеция! Все ли изменилось в Венеции? Нет, по-прежнему стоят лошади на соборе Святого Марка, по-прежнему он сверкает цветными отблесками при свете вечерней зари. И шаги в глухих переулках звучат по-прежнему как будто из заколдованной дали.

– Лука!

Секретарь нехотя приоткрыл дверь.

– Зайди! А может быть, где-нибудь еще осталась бутылочка?

– Откуда же? Только в энзэ.

– Ну и что ж! Пополним при случае. Тащи!

Лука Порфирьевич ушел и вернулся с подносом, на котором стояли бутылка, две рюмки и лежал нарезанный, слегка позеленевший сыр. Они выпили и закусили. Леон Спартакович вздохнул:

– Послушай, у тебя когда-нибудь бывает тоска?

– Бывает.

– А запои у тебя от чего? От тоски?

– От страха.

– Боишься?

– Боюсь.

– А чего ее бояться? Мне, например, даже хочется иногда умереть.

– За чем же стало?

– Не выходит!.. У тебя когда-нибудь была мама?

– Помилуйте, Леон Спартакович, какая же у меня может быть мама? Ведь я не то человек, не то птица. Таких, как я, закажи – не выродишь.

– И у меня не было.

Они выпили не чокаясь и налили опять.

– Послушай, Лука… Я давно хотел спросить… Ты верующий?

– Верующий.

– Значит, ты считаешь, что боги все-таки есть?

– Не боги, а бог.

– Нет, брат, он не один. Их много. И они, понимаешь, на меня сердятся.

– За что?

– А я их обманул. Должен был умереть и не умер. Ш-ш-ш! – стуча зубами, еле выговорил Леон Спартакович. – Слышишь? Едет!

– Кто едет?

– Известно кто! И как это может быть, что человеку ничего не надо?

– Почему ничего? Ему много надо.

– Ты думаешь? А тебе не страшно? Ведь ты без меня пропадешь.

– Здравствуйте! Почему же я без вас пропаду? Опытный человек всегда пригодится. Тем более птица.

– Может быть. А ты знаешь, я только теперь догадался, что им было очень больно. – Леон Спартакович бледно улыбнулся. – Как ты думаешь, почему я все это делал?

На этот вопрос Лука Порфирьевич ответил мудро:

– Не черт копал, сам попал.

Глава XXXV,

в которой Главный Регистратор доказывает, что иногда даже опытные предсказатели ошибаются