Перейти грань

— Тоннельные к… крысы, это были низкорослые человечки. Они ходили во вьетконговские штольни в шахтерских касках и имели пистолеты с глушителями. У некоторых были ножи с выстреливающимися лезвиями. Такие крошечные, смуглолицые хищники. Рахитичные заморыши. Вообще-то они больше походили на мангуст, чем на крыс.

— Рикки-Тикки-Тави, — подсказала Памела.

— Они решили сыграть злую шутку и затащили меня в одну из горячих штолен, использовавшихся Национальным фронтом освобождения. Вход в нее был закрыт плетенкой из бамбука и похож на люк. В глубине пещеры была ловушка с колом, измазанным человеческими испражнениями. Они привязали меня к нему и оставили на всю ночь.

Энн смотрела в свой стакан.

— Это была долгая ночь, — проговорил Стрикланд, — но и ей наступил конец. Кончается даже самая беспросветная ночь.

— Даже самые долгие ночи имеют конец, — согласилась Памела.

Энн протрезвела.

— Как много страшного произошло. Как много пострадало людей. Там.

— Точно подмечено, — сказал Стрикланд. — И это едва ли худшее из того, что было. В действительности штольня, наверное, не была такой уж горячей.

— Все равно это не могло быть приятным.

— Не могло и не было, — согласился Стрикланд. — Но я нахожу утешение в том, что я делал свою работу. Когда идешь за правдой по пятам, нередко получаешь по зубам. От нее же. Выдающаяся пословица.

— Да, я понимаю, — заверила Энн.

— Поэтому я все еще здесь, — проговорил Стрикланд. — И все еще иду за ней.

Поскольку трезвых среди них не было, Энн оставила Памелу со Стрикландом у себя на ночь. Было слышно, как Памела бродит в гостевой комнате, где она расположилась, но ничего не произошло. Стрикланд спал на диване в кабинете.

Перед сном Стрикланд раздал привезенные с собой подарки. Памеле досталась шерстяная лыжная шапочка с бордовой окантовкой из Финляндии. Тут же надев ее, она стала похожа на очаровательного сорванца, но почему-то из прошлого столетия. Энн получила альбом с репродукциями картин «прерафаэлитов».

Энн вручила им свои подарки. Календарь с яхтами — Стрикланду, Памеле — кусочек ароматного мыла.

На следующее утро Энн проснулась с больной головой и смутными воспоминаниями о ночных разговорах. Альбом, подаренный Стрикландом, лежал на комоде. В нем было несколько поразительных картин: «Благовещение» Миллеса, «Леди Шарлотта» Холмана Ханта. Они были прекрасны, но чем-то смущали.

Стрикланд варил внизу кофе.

— С меня достаточно рождественских праздников дома, — сообщил он. — В следующем году отчалю в Тегеран.

— С вами было приятно встретить Рождество.

— Правда?

— Да, хотя поведение у вас было не из лучших.

— У кого, у меня? Я никогда не был таким паинькой, как вчера.

— Ну что же, вы были любезны с Мэгги, добры к своей подружке Памеле.

— Она действительно мой друг, — согласился Стрикланд. — Я стараюсь приглядывать за ней.

Энн отошла со своим кофе к окну и пила его, вглядываясь в туман во дворе. Деревья стояли темные и мокрые.

— Зачем вы рассказали ей об этом случае, который произошел с вами во Вьетнаме?

— Вы думаете, мне не следовало?

— Ну что же, — пожала плечами Энн, — наверное, ей нравится эта история, раз она заставляет вас рассказывать ее.

Стрикланд ничего не ответил.

— Это ужасный случай, — не успокаивалась Энн.

— Она рассказывала мне про свои приключения, — объяснил Стрикланд. — Я должен был в ответ рассказывать про свои.

— Большинство известных мне мужчин не стали бы рассказывать о подобном происшествии. Во всяком случае, женщине.

— А большинству и не пришлось бы. Большинство не испытало ничего подобного.

Ее рассмешила его надменность.

— Большинство относится к этому проще, вы хотите сказать?

— Есть много такого, о чем большинство мужчин никогда не узнают.

— К счастью для них.

— К счастью, — согласился Стрикланд. — Но это никого не заботит.

Ей осталось только гадать, кого заботит он со своими приключениями.

38

Южное лето, каким открыл его для себя Браун, было более солнечным, чем осень в Коннектикуте. Даже тени здесь казались темнее и глубже. День за днем небо оставалось лучезарным. Свежесть и прозрачность сухого воздуха доводили его до умопомрачения. Ослепительный блеск звезд над головой держал его ночи напролет на палубе без сна.

Сражаясь в одиночку с фоком, он провел много часов в ярости и отчаянии. Теперь он шел галсами на юг в поисках крепких ветров ниже сороковой параллели. Со времени пересечения этой широты, он ни разу еще не обнаружил за ней ветра более сильного, чем в двадцать узлов. Каждый день факс сообщал об устойчивом фронте у берегов Патагонии. Через некоторое время окружавшая его со всех сторон пронзительная голубизна стала вызывать у него головную боль. Ощущение было такое, словно его биологические ритмы чересчур ускорились. Он принимался за дела и бросал их незаконченными. Вода напоминала своим цветом что-то такое, что пряталось где-то в глубине подсознания и никак не всплывало на поверхность. По мере продвижения на юг оттенки голубого становились все богаче.