Перехваченные письма

Милый, все время о тебе думаю и хочу себе представить, как ты живешь и о чем ты думаешь. О, милый, милый Кот, всегда теперь будем вместе, да?

Все забываю тебя спросить, визиты так коротки: послал ли ты 1-го деньги в Монте-Карло? Я надеюсь, ты не забыл, милый, это не надо никогда ни забывать, ни откладывать — правда?

В понедельник принеси мне голубую шерсть для вязания, лежит, по-моему, в бумажном мешке у окна. Затем хорошо бы для меня было достать почитать Житие Степана Первомученика.

Котенкин, любимый, сегодня ты был какой-то грустный, скучный, неприятности какие? Милый, ты теперь уже не грусти, скоро мы вернемся. Ты уж эти десять дней займись как-нибудь.

Конечно, первое время ты будешь нами не совсем доволен, потому что и сонный Степа закричит, и я вряд ли смогу ходить — боюсь, что из-за порыва придется еще немножко полежать. Но все-таки не откажись нас принять, потому что нам здесь очень без тебя плохо. Милый Котеночек, любимый, родной.

Дневник Бориса Поплавского[192]

Из записей лета 1935

И снова, в 32 года, жизнь буквально остановилась. Сижу на диване и ни с места, тоска такая, что снова нужно будет лечь, часами бороться за жизнь среди астральных снов. Все сейчас невозможно, ни роман, ни даже чтение. Глубокий, основной протест всего существа: «куда Ты меня завел?» Лучше умереть.

* * *

40 кило — на улице против метро Danton — легкие, как перышко, полетели они на плечо; опьянение удачей с глазами, налитыми кровью, расталкивая взглядом прохожих, давя всех. Парижский Дионис в рваных носках.

* * *

Белый раскаленный день, ошпаренность шомажа, постыдная растерянность, тяжелая молитва лежа. Ужас нищеты, высылки, младороссов, которые собираются на меня войною. Головная боль. Je devrais d'ej`a y ^etre habitu'e[193], и это после счастья до слез, за такую именно судьбу.

* * *

Когда все закрывается, все двери, жизнь сдавленно сосредотачивается в Боге, но если и Бог не принимает?

Сны. Золотые паруса над черным кораблем. Лунные ужасы. Кусок желатина, превращающийся в женщину. Огромный горизонт раскаленных астральных снов за и вокруг жизни. Физическая жажда смерти.

* * *

Все вокруг горячее, пышное ничто. Ни друзей, ни любви, ни среды, и даже, кажется, Шлецер погубил «Аполлона». Учусь равнодушию к его гибели.

* * *

В буддийском осатанении снова прошел через весь город, показывая чудеса антиневрозной храбрости, и снова под аркой размышлял о тюремной судьбе неизвестного солдата русской литературы.

* * *

Раскаленное лето без солнца.

ТАСКА, ТАСКА, И СЕРДЦЕ ЗОВЕТ СМЕРТЬ.

* * *

Nuits perdues dans un brouillard de feux. Songes[194]. С кем-то над опасными полями, по которым вдоль безысходных каналов разлилась зеленая вода. Споря с ним и радуясь своей силе, спиной поднимаюсь в огненное море облаков, избегая, таким образом, болота и смеясь над опаснейшими местами, так выше и выше до самой почти вершины небоскреба, где на карнизе, на спине каменного сфинкса живут Татищевы. Вдруг вижу высоту, умоляюще прошу Дину меня поддержать, ибо головокружение тянет меня вниз…

Наталья Столярова — Иде Карской