Перехваченные письма. Роман-коллаж

7. Vive les poids lourd, les hors-la-loi, les parias et toute la légion étrangère à la terre.

Fait à Favière-l'enfer. Fin août 1932[114].

Прощай Дина, храни тебя Христос, ибо не он меня не уберег, а я его плохо любил.

Борис Поплавский

Николай Татищев – Дине Шрайбман

Из писем сентября 1932

Раньше я думал, что Слово легко, Дело трудно. Но это было тогда не Слово, а слова. Слова – звук пустой, ложь; Слово = принятое решение. Теперь вижу, что когда родилось Слово, Дело не представляет труда, так как вытекает из него естественно. (Все это ты мне говорила раньше и более понятным языком).

Когда я родился вторым рождением? За последние месяцы я называл несколько дат, но кажется, это произошло вчера вечером. Смотрю глазами новорожденного на внешний мир, он сегодня удивительно прозрачен.

Для меня есть еще один соблазн: исполняя внешний долг по отношению к семье, погрузиться в нирвану внутреннего отъединения. Одна из трудностей нашего (твоего, например) положения заключается в том, что, живя на горах, мы должны часто спускаться в долину, а это утомительно. Но иначе пока нельзя. В монастырях тоже есть свои горы и долины.

Самое страшное – это находиться на полпути; в точке, где одинаково чувствуешь притяжение земли и неба; особенно сильно это переживается в периоды кризиса, подобного настоящему. Выбор предоставляется совершенно свободный. И как тут можно жить праведно? Как я хотел бы быть на десять лет старше (но чтобы эти десять лет не прошли, как предыдущие, разумеется). Меня щадили все и прежде всего я сам; достань кнут покрепче.

До 9 вечера. Обнимаю, р… Н.

Дневник Бориса Поплавского

Из записей сентября 1932

Додумался до того, что нужно быть злым, чтобы любить, и любить нужно только злого. Не любующегося собой и отказывающегося от своей злобы ради тебя, а зло как источник сил, которые, разрешившись в любовь, придадут ей тот гениальный трагический яд, которого не знает Дина – нищая духом. Это как бы момент перехода древней природы к Иисусу, причащение, спасение, покаяние Люцифера, темные черные дни. Понял сегодня в кафе, что не люблю Дину, что любовь держится только на страхе потерять ее близость, родственность, общность с собой. То есть бесконечно люблю, но люблю родной любовью, а не присутствием зла в себе. Дина во мне не любит и не ценит зла, которое должно обратиться, а не уничтожиться в Боге – личности моей внебожественной[115].

Дина Шрайбман – Николаю Татищеву

Из писем сентября 1932

Дорогой Котенок! Только что приехала. Сижу в кафе, пью кофе, покуда приготовляют комнату, которую уже нашла.

Смертельно устала, пока нашла комнату, правда очень быстро, но болтовни пришлось выслушать немало. Женщины болтливы. Ну вот, маленький, пиши мне сюда. Сейчас какой-то туман в голове от слабости, все-таки длинная поездка. Спать почти не удалось, к тому же было холодно. Сегодня здесь день серый. Сейчас еще поброжу немного, а потом могу спать. Милый дорогой Николай, пожалуйста не грусти. Сейчас даже нет особенных причин грустить. Вечером напишу тебе длинно. Пока до вечера. Целую.

Николай Татищев – Дине Шрайбман

Из писем сентября 1932

Mademoiselle Dina Schraibmann

Chez Mme A. Baud

rue de la Broche, Croix-de-Vie, Vendée

Без тебя ощущаю пустоту – какую-то опустошенность. Но я думаю, придет время, когда мы с тобой будем вместе, навсегда. Как Океан?

Вчера, во вторник, сидя за "агапой", я дал Мишке папиросу из японского портсигара. Он сказал тихо, но басом: "Знаешь что? Напиши ей письмо, сейчас. Можно посылать, можно не посылать, это даже не так важно". Я посмотрел на часы; было 9, но некуда спешить в этот вторник.

Сегодня утром читал "Символизм" Белого, очень хорошо. Спустился, нашел твое письмо, р…, поехал в Версаль. Провел там в парке несколько часов и к вечеру приехал к сыну, откуда сейчас пишу, пока он ест. Его заставляют есть манную кашу, и он приговаривает за кого ест: "За Николая…, потом за Мишку" (последнее было принято более, чем сухо).

Прости за бессодержательное письмо. Тороплюсь отправить до 7, чтобы ушло сегодня. Л… Т… навсегда. Глаза.

Дина Шрайбман – Николаю Татищеву

Из писем сентября 1932 Croix-de-Vie

Дорогой! Океан очень красив, даже нельзя представить, до чего это нежно. Только я все смотрю, а не купаюсь, может быть поэтому и грущу, ибо все вокруг здоровы, веселы и шумливы, и все толпами.