Перекличка

Но она уже идет к дому, юбка на ходу обвивает ей ноги. Стройное, гибкое тело. Оно всегда было таким. И вдруг, сам не знаю почему, вспоминаю тот случай со змеей. Она умрет, с ужасом думал я тогда, в отчаянии разрывая ее кружевные панталоны, чтобы добраться до двойной отметины змеиных зубов на бедре. Неловкими пальцами открываю маленькую кожаную сумку, которую дала мне мама Роза, и прижимаю к ранке змеиный камень Онтонга — гладкий, круглый черный камень с серым пятном в середке и с крошечными дырочками. Онтонг привез его со своей далекой родины за морем, и никакому яду не устоять против таящейся в нем силы. Крепко держу ее за ногу, прижимаю камень к ранке и отсасываю яд до тех пор, пока ей не становится легче, хотя она по-прежнему бледна и испуганно дрожит. С трудом отвожу глаза от обнаженного бедра. Гладкое, как у выдры, тело возле запруды. Держись подальше, Галант. «Спасибо, Галант, — говорит она. — Я никогда этого не забуду». За что спасибо? Что я такого сделал? Просто прижал к ранке змеиный камень.

Забудь об этом, говорю я себе, следуя за нею по огромной пустоте двора. Откуда-то издалека доносится голос мужчины, который говорит мне: Это самое ужасное, что ты можешь сделать в этом мире.

— Вот тебе мясо, а вот хлеб.

— Спасибо. Мне пора.

— Тут есть еще немного супа. Я сейчас подогрею его.

— Хватит и этого. Я не голоден.

— Нет, подожди, пожалуйста. Зайди в кухню. На дворе уже холодает.

Где-то в передней части дома играют дети, но средняя дверь закрыта и приглушает их голоса, и потому дом кажется странно большим и пустым. У меня перехватывает дыхание. Она так близко от меня. Она помешивает угли, подбрасывает в очаг дров, подвешивает на цепочке черный котелок над огнем. Словно она рабыня, а я — хозяин, дожидающийся ужина.

— Как дела в Хауд-ден-Беке? — спрашивает она, не оборачиваясь.

— Не жалуемся.

— Надеюсь, что Николас больше не…

Я ничего не отвечаю. Она поворачивается ко мне. Несколько прядей волос выбивается из-за ушей и затеняет ей щеку. Глаза открыто глядят на меня.

Голым я был привязан тогда к балке в конюшне, и ее руки обмывали мое тело, не ведая стыда.

— Он делает что хочет, — сердито говорю я, стараясь отогнать от себя воспоминания.

— Но ты не должен позволять ему.

— Кто может не позволить ему что-то?

— Знаешь, еще когда мы были маленькие, мне всегда казалось… — Она замолкает и отбрасывает прядь со щеки. — Нет, наверно, глупо говорить об этом.

— Что тебе казалось? — спрашиваю я, сгущающиеся сумерки придают мне решимости, которой у меня никогда бы не хватило при свете дня.

— Что только ты один всегда понимал меня.

— Почему тебе так казалось?

— Потому что только мы двое, только мы с тобой всегда были среди них чужими.

— Суп подгорает.

Она отворачивается и снова берется за дело. Потом наливает суп в маленький котелок.

— Не слишком ли холодно ехать обратно?

— А что мне еще остается делать?

Некоторое время она молчит. Я доедаю суп, уже поднявшись.

— Да, конечно, — говорит она; голос ее словно мелеет, как мелеет в засуху река. — Пожалуй, тебе и в самом деле ничего другого не остается.

— Спасибо за суп.

— Я принесу тебе выпить на дорогу.

— Не надо, я не хочу.

— Ну, тогда возьмешь с собой.

Она берет с полки кувшинчик и уходит в комнату, чтобы налить в него бренди, а вернувшись, протягивает его мне.

— Спасибо. Теперь мне пора ехать.

— Да.

Я выхожу из дома и невольно останавливаюсь на миг от резкого удара холодного воздуха. Нерешительно оборачиваюсь. Она стоит на пороге, прислонясь головой к дверному косяку. Но ничего не говорит.

В дальней стороне двора вижу чью-то поспешно убегающую прочь тень. Человек спотыкается обо что-то, слышны ругательства. Это Клаас.

Когда я добираюсь до дому, Памела еще возится на кухне, я отдаю ей кувшинчик с бренди и прошу поставить на полку. Поздно ночью мы слышим, как во двор въезжает коляска. Я встаю, чтобы помочь Николасу увести лошадей в конюшню.

— Откуда бренди? — спрашивает он утром.

— Эстер дала мне.

— А что ты делал в Эландсфонтейне?

— Искал сбежавшего бычка.

— Мог бы и сам догадаться, что хромому бычку так далеко не уйти, — раздраженно говорит он. — Держись от Эстер подальше, Галант.

— Она дала мне поесть.

Он пристально глядит на меня, я чувствую, что нам не избежать новой ссоры, но тут он вдруг отворачивается и уходит. Ну и слава богу, думаю я, хоть с этим покончено. Но в то же утро, едва успел растаять последний ночной ледок, на ферму приезжает Баренд, так бешено настегивающий лошадь, что с нее стекает пена. Он что-то возбужденно рассказывает Николасу, стоя возле ворот. Затем направляется ко мне, ведя под уздцы лошадь. Николаса колотит от ярости, лицо у него белое.

— Баренд говорит, что Эстер пожаловалась ему, что ты слишком вольно вел себя с ней вчера вечером. — Голос его прерывается от гнева.

— Эстер пожаловалась? — изумленно спрашиваю я.

— Может, ты хочешь сказать, что я вру? — орет Баренд.

И снова конюшня.

— Галант, не ходи жаловаться, — умоляет Памела, вцепившись мне в ноги. — Сам знаешь, толку от этого никакого.