Перелом

– Какого мальчика? – Он был поражен. Маленькую могилку знал в Ньюмаркете каждый. Холмик, примерно в четыре фута длиной, был огорожен проволочной сеткой, совсем как лужайка в парке. Из ячеек сетки торчали грязные нарциссы из пластика, а в центре из земли вылезали увядшие стебли настоящих цветов. Там же, в центре, валялась полиэтиленовая кружка, неизвестно кем оставленная. Могила выглядела заброшенной и вместе с тем, как ни странно, ухоженной.

– О нем ходят разные легенды, – сказал я. – Говорят, он был пастухом. Когда он однажды уснул, пришел волк и зарезал половину стада, и, проснувшись, мальчик повесился от отчаяния.

– Самоубийц всегда хоронили на перекрестках дорог, – кивнул Алессандро. – Это известно.

Я не видел ничего дурного в попытке как-то смягчить его, сделать более человечным, поэтому продолжал рассказывать:

– За могилой всегда кто-нибудь ухаживает. Она никогда не зарастает, и изредка на ней появляются новые цветы... Никто не знает, кто их сажает. Говорят, что цыгане. И существует еще одна легенда, по которой майские цветы, распускаясь, всегда совпадают с расцветкой камзола жокея, который должен выиграть дерби.

Алессандро напряженно уставился на холмик.

– Тут нет черных цветов, – медленно сказал он, – а у Архангела – золотой, черный и бледно-голубой.

– Не сомневаюсь, что цыгане найдут разгадку, если потребуется, – сухо ответил я и подумал, что цыганам куда больше по душе придется гадание другого рода.

Я повернул Кукушонка-Подкидыша мордой к дому, и мы затрусили вперед. Оглянувшись, я увидел, что Алессандро ведет Движение медленным шагом по обочине дороги. Глядя на его стройную фигуру в яркой одежде и на голубую с белым шапочку, я искренне пожалел, что он таков, каков есть. Будь у него другой отец, он был бы совсем иным человеком.

Но будь у меня другой отец, я тоже был бы иным человеком. Интересно, кто бы не был?

Я размышлял по этому поводу, пока не вернулся в Роули Лодж. “Отцы, – думал я, – могут воспитывать, кормить и пеленать своих молодых отпрысков, но они не могут повлиять на развитие основных черт характера. В результате дети вырастают жестокими или безвольными, но рано или поздно им приходится сталкиваться с жизнью и вырабатывать к ней свой подход”. Алессандро же в настоящий момент стоял на перепутье, и, дай волю отцу, он выбил бы из сына все хорошее, не моргнув глазом.

Алессандро с каменным лицом снес презрительный взгляд Этти, но мало кто из наездников решился отпустить шуточку в его адрес, как это было принято в их среде. Одни – инстинктивно боялись его, что, по моему мнению, говорило об их здравом смысле; другие, менее чувствительные, просто игнорировали.

Джордж отвел Движение в денник, а Алессандро последовал за мной в контору. Он безразлично посмотрел на Маргарет, сидевшую за столом, не обратив внимания на ее аккуратное, цвета морской волны, платье и высокую, в локонах, прическу, и принялся высказывать мне свои соображения. Видимо, он тоже много размышлял на обратном пути.

– Вы не имели права заставлять меня проезжать такую нетренированную лошадь, – воинственно заявил он.

– Я вас не заставлял. Вы сами ее выбрали.

– Мисс Крэйг нарочно так поступила, чтобы я остался в дураках.

С этим трудно было спорить.

– Вы могли отказаться, – сказал я.

– Не мог.

– Вы могли сказать, что у вас слишком мало опыта для проездки самой трудной лошади в конюшнях. – Ноздри его раздулись. Сделать подобное заявление было выше его сил. – В любом случае, – продолжал я, – лично мне кажется, что верховая езда на Движении мало чему вас научит. А следовательно, вы больше на него не сядете.

– Но я настаиваю, – запальчиво крикнул он.

– На чем?

Я настаиваю, чтобы мне опять дали Движение. – Он выбрал из коллекции своих взглядов самый высокомерный и сказал:

– Завтра.

– Почему?

– Потому что иначе все будут думать, что я струсил или не умею ездить верхом.

– Значит, вам отнюдь не все равно, – уверенно заключил я, – что о вас думают другие.

– Мне все равно, – с горячностью запротестовал он.

– Зачем тогда проезжать Движение? Он упрямо поджал губы.

– Я больше не буду отвечать на ваши вопросы. Завтра я сяду на Движение.

– Хорошо, – спокойно согласился я. – Но завтра я не отправлю Движение на Пустошь. Не думаю, что сейчас он нуждается в нагрузках. Лучше всего проездить его размашкой по рабочей дорожке в паддоке, если это не покажется вам скучным.

Он напряженно и с большим подозрением посмотрел на меня, пытаясь понять, нет ли здесь подвоха. Я ответил ему бесстрастным взглядом.

– Ну что ж, – неохотно согласился он. – Завтра я буду проезжать его в паддоке.

Повернувшись, он вышел из конторы. Маргарет наблюдала за ним со странным выражением на лице.

– Мистер Гриффон не позволил бы так с собой разговаривать, – сказала она.

– Ему и не придется.

– Теперь я понимаю, почему Этти терпеть не может этого мальчишку. Он – наглец. Именно наглец, другого слова не подыщешь. – Маргарет протянула мне через стол три вскрытых конверта. – Вам необходимо ознакомиться. И тем не менее, – она опять заговорила об Алессандро, – он очень красив.