Перелом

Здания конюшен располагались по обе стороны выводного манежа, на который не пожалели места в 1870 году и который спустя сто с лишним лет не устарел и не потерял своего значения. В те далекие времена комплекс состоял всего из двух зданий, расположенных друг против друга, в каждом из них помещалось по три конюшни на десять денников. В дальнем конце манежа, подобно стене, соединяющей эти два здания, находилась фуражная, двойные ворота и просторная инвентарная. Когда-то ворота открывались прямо в поле, но как только к отцу пришел первый успех, он выстроил две новые конюшни на двадцать пять денников, которые образовали еще один небольшой манеж. Очередные двойные ворота вели отсюда в маленький паддок, огражденный канатами.

Снаружи короткой западной стены в конце здания, расположенного к северу – лицевой стороной к Бэри Роуд, – были пристроены последние четыре денника. Несчастный случай произошел в одном из них.

Когда я появился в дверях, толпа наездников встрепенулась и направилась в мою сторону. Судя по всему, они не собирались меня порадовать. Я раздраженно стоял и ждал, когда они подойдут. Мало мне было с утра неприятностей.

– Лунный Камень, сэр, – взволнованно сообщил один из них. – Бился в деннике и сломал ногу.

– Хорошо, – резко ответил я. – А теперь возвращайтесь к своим обязанностям. Скоро тренировка.

– Да, сэр, – раздался в ответ неровный хор голосов, и они неохотно разбрелись по манежу, то и дело оглядываясь.

– Черт, черт, черт! – громко выругался я, но легче мне не стало. Лунный Камень, теперь уже состарившийся, был когда-то звездой стипль-чеза и принадлежал моему отцу, обожавшему скачки с препятствиями. Невелика потеря с точки зрения денег, но она расстроит отца больше, чем неприятность с любой другой лошадью. И никакая страховка не поможет смягчить боль утраты.

Я заковылял к деннику, у дверей которого стоял пожилой конюх. Свет изнутри падал на дубленую кожу его лица, превращая глубокие морщины в рытвины. При звуке моих шагов он обернулся Рытвины задвигались по лицу, словно мозаика в калейдоскопе.

– Плохо, сэр. Подколенок сломан.

Кивнув головой и тут же пожалев об этом лишнем движении, я добрался до дверей и вошел внутрь. Лунный Камень стоял на своем обычном месте, привязанный за хомут. На первый взгляд все было в порядке: увидев меня, ветеран повернул голову, повел ушами, и во взгляде его черных влажных глаз засветилось обычное любопытство. Пять лет, в течение которых ему не было равных, не прошли бесследно, и он держался с достоинством, присущим только необычайно умным и одаренным скакунам. О жизни и скачках он знал неизмеримо больше, чем самый талантливый молодняк конюшен. Ему исполнилось пятнадцать лет, и в последние пять он стал другом моего отца.

Левая задняя нога его была идеально прямой, он на нее опирался, правая казалась слегка вывернутой. На шее и боках темнели большие пятна пота, но выглядел он довольно спокойным.

Этти Крэйг, главный конюх, стояла рядом, успокоительно поглаживая скакуна и что-то ласково ему внушая. Она посмотрела на меня с сожалением, ясно читавшемся на ее обветренном лице.

– Я послала за ветеринарным врачом, мистер Нейл.

– Только этого нам не хватало, – сказал я. Она кивнула.

– Бедный старик. За столько лет он мог научиться вести себя осмотрительней.

Я сочувственно хмыкнул, вошел в денник, ласково потрепал влажную черную морду и, стараясь не двигать коня с места, тщательно осмотрел его заднюю ногу. Сомнений не оставалось: коленный сустав был сломан.

Лошади изредка катаются по соломе, переваливаясь с боку на бок. Очутившись у дощатой стенки и почувствовав, что не удается распрямить ноги, они начинают биться в попытке подняться. Как правило, это кончается царапинами или, на худой конец, растяжением, но вполне возможно, что сильный удар может привести к перелому. Подобные случаи, к счастью, настолько редки, что иначе как невезением их не назовешь.

– Он так и лежал, когда Джордж пришел вывести его на прогулку, – сказала Этти. – Пришлось позвать конюхов на подмогу и подтащить беднягу на середину. А потом увидели, что он еле встает на ноги и совсем не может ходить.

– Чертовски плохо, – подтвердил Джордж, кивая. Я вздохнул.

– Ничего не поделаешь, Этти.

– Да, мистер Нейл.

На работе она всегда меня так называла, хотя в детстве я был для нее просто Нейлом. “Это укрепляет дисциплину”, – сказала она однажды, и мне нечего было возразить. Когда отец назначил ее главным конюхом, в Ньюмаркете началось брожение умов, но он вызвал ее и при всех сказал прямо в глаза, что она предана делу, обладает огромными знаниями и никому не позволит сесть себе на шею и что, будь она мужчиной, никто бы не спорил. Отец всегда был логичен и справедлив и поэтому настоял на своем решении. Она стала единственным главным конюхом в Ньюмаркете, где девушки вообще редко работали, и в течение шести лет конюшни процветали под ее началом.