Перелом

— Все это прекрасно, — продолжал я, — но только до тех пор, пока лошади побеждают на скачках. И год за годом они тебя не подводили. Ты долгое время проводил умеренную политику и постепенно богател. Но в этом году ты слишком рассредоточил свои силы. Ты купил слишком много лошадей. Кроме того, владельцы половинных долей оплачивают, естественно, лишь половину стоимости тренинга, и твои расходы начали превышать поступления. Причем значительно. В результате: счет в банке тает, как снег, до открытия сезона осталось три недели, и цены на неудачно выступивших жеребцов как производителей резко упадут. Это тяжелое положение усугубляется тем, что ты сломал ногу, твой помощник находится в больнице и не приходит в сознание, а конюшни загнивают в руках твоего сына, который не умеет тренировать лошадей. Именно поэтому ты до дрожи в коленках боишься заявить Горохового Пудинга на приз Линкольна.

В ожидании ответа я замолчал. Ответа не последовало. Отец был в шоке.

— В общем, можешь не беспокоиться, — сказал я и понял, что наши отношения никогда уже не будут прежними. «Тридцать четыре года, — печально подумал я. — Только в тридцать четыре года мне удалось поговорить с отцом на равных». — Если хочешь, я продам твою долю еще до скачек.

Глаза отца постепенно ожили. Он моргнул, уставился на льющееся шампанское и выпрямил бокал.

— Как... как ты узнал? — В голосе отца звучало скорее негодование, чем удивление.

— Посмотрел бухгалтерские книги.

— Нет... кто тебе сказал?

— Никто. Просто последние шесть лет моя работа заключалась в чтении бухгалтерских книг и простом сложении сумм.

Он окончательно пришел в себя и сделал несколько осторожных глотков.

— По крайней мере, теперь ты понимаешь, почему мы должны пригласить опытного тренера, пока я не поправлюсь.

— В этом нет нужды, — неосмотрительно заявил я. — Вот уже три недели, как...

— Ты считаешь, что можешь научиться тренингу за три недели? — спросил отец с нескрываемым презрением.

— Если хочешь, да, — ответил я. — Могу. — И прежде чем он побагровел от возмущения, быстро добавил:

— Ведь я воспитывался в конюшнях, ты же помнишь... Я там вырос. И к своему удивлению, замечаю, что мне все дается так легко, как будто я был рожден, чтобы стать скаковым тренером.

Мои слова его не успокоили, скорее он почувствовал в них угрозу своему авторитету.

— Ты не останешься, когда я поправлюсь.

— Нет, что ты. — Я улыбнулся. — Ни в коем случае. — Он фыркнул. Некоторое время отец колебался, но так ничего мне и не ответил, просто перевел разговор на другую тему:

— Я не хочу продавать свою долю Горохового Пудинга.

— Тогда напиши список тех, кого ты можешь продать, — сказал я. — Для начала кличек десять.

— Вот интересно, а кто их купит? Новые владельцы, знаешь ли, не растут на деревьях. А половинную долю труднее продать... владельцы любят, когда их имена упоминаются в программе скачек и прессе.

— Я знаю многих бизнесменов, — ответил я, — которые рады будут приобрести скаковую лошадь и при этом остаться в тени. Назови мне десять лошадей, а я продам твои половинные доли.

Он ничего мне не ответил, но тут же принялся за работу. Я пробежал глазами по списку и решил не согласиться лишь в одном случае.

— Не продавай Ланкета, — сказал я. Отец вспыхнул.

— Я знаю, что делаю.

— Этот жеребец-трехлетка выиграет не один приз, — сказал я. — Из его карточки видно, что он никак не проявил себя в прошлом году, так что если продать его сейчас, не выручить даже того, что заплачено. Поверь мне, Ланкет выглядит совсем неплохо.

— Ерунда. Ты не знаешь, о чем говоришь.

— Хорошо... сколько ты хочешь за свою долю? Отец в задумчивости поджал губы.

— Четыре тысячи. С его родословной это недорого. Годовалым он стоил нам двенадцать тысяч.

— Лучше проставь цены против каждой лошади, — предложил я. — Если не возражаешь.

Он не возражал.

Я сложил список, положил его в карман, взял составленные им заявки и приготовился уходить. Отец протянул мне пустой бокал из-под шампанского.

— Выпей... мне слишком много.

Я взял бокал, наполнил его до краев и отпил глоток. Пузыри лопались на зубах. Отец внимательно наблюдал за мной. Его лицо все еще оставалось таким же суровым, однако он дважды кивнул головой. Не столь выразительный жест, как трубка мира, но все же своего рода признание.

* * *

В понедельник утром, не отрывая взгляда от пишущей машинки, Маргарет сказала:

— Мама подруги Сузи говорит, что случайно видела паспорт Алессандро.

— Который, — сухо ответил я, — совершенно случайно был надежно спрятан в спальне Алессандро.

— Давайте не будем смотреть дареному коню в зубы.

— Давайте не будем, — согласился я.

— Мама подруги Сузи говорит, что адрес в паспорте не итальянский, а швейцарский.

— Я надеюсь, что маму подруги Сузи не выгонят с работы.

— Сомневаюсь, — сказала Маргарет. — Ее слишком любит управляющий.

— Откуда вы знаете? Глаза Маргарет смеялись.

— Мне сказала об этом подруга Сузи.

Я позвонил импортеру фототоваров, которому когда-то оказал услугу, и спросил, нет ли у него связей в городе Бастаньола.

— Лично у меня нет. Но если надо, могу узнать.