Перемирие (СИ)

Утрело. Темнота теряла свою серьезность, становилась прозрачной. Сделались видны уже кусты на том берегу ручья.

Я, наконец, успокоилась. Поплескала в лицо ледяной водой. Чувствовала я себя полностью опустошенной.

Впрочем, так всегда бывает после долгих слез. Поплакала я от души, что и говорить.

Из-за кустов вывалился кейст. Сырая галька зашуршала под его ногами.

— Ты чего здесь сидишь?

— Не спалось.

Я поднялась, отряхнула колени.

Над водой стелилась прозрачная, едва заметная дымка утреннего тумана. Птицы не пели. На востоке появилась робкая полоска рассвета.

Кейст пристально смотрел на меня.

Я отвела взгляд, сунула руки в карманы и пошла прочь. Долго бродила по мокрым от росы зарослям, пока окончательно не пришла в себя.

И когда я вернулась к своим ребятам, душа моя пребывала в равновесии.

В нешироком коридоре царили полумрак и прохлада. Высоко-высоко был расписной потолок, и узор его был почти не различим в сумраке. По одной стене тянулись полукруглые двери из черного морского дуба, в другой стене были окна, высокие и узкие, выложенные цветным стеклом. Солнце играло в стекле, становясь то золотым, то алым, а то и вовсе синим; цветные тени ложились в коридоре, не разгоняя сумрак. Прислонившись к простенку между окнами, я стояла, обхватив себя руками, и смотрела по сторонам, ожидая, когда меня позовут. Я, в общем-то, ни о чем не думала. Мною владело странное опустошение. Эта глава моей жизни закончилась — навсегда. И наверное, мне следовало ее оплакивать — или хотя бы преисполниться сожалений. Но сожаления как-то не шли в мою бедную пустую головушку.

Слишком много событий свалилось на меня, привыкшую к однообразному существованию Охотника. А бороться с обстоятельствами я не умела, в моем расписании жизненных уроков такой дисциплины вообще никогда не было. И что же мне оставалось делать? Руки отустить и позволить обстоятельствам волочь меня туда, куда им вздумается. Впрочем, в этом от века и состояла особая охотничья-воронья мудрость.

Так что выходило, что как меня учили, так я и поступала. Только вот легче от этого не становилось почему-то. Наша корпоративная мудрость давалась мне с трудом.

Не по себе мне становилось оттого, что я чувствовала себя — ведомой.

Было прохладно. И страшно тихо. Ни единого звука не доносилось сюда со двора. В этих замках всегда так. Словно в могиле. Кажется, что ты уже похоронен — в шелковых одеждах, с венчиком, с перстнями, с массивными золотыми браслетами на ногах. Ужасное ощущение, сладкое, будто тягучий мед, того и гляди, задохнешься в этой сладости. Как же люди живут здесь, диву даешься. Трудно нам, степным птичкам, понять жителей феодальных замков, ох, как трудно.

Полукруглые тяжелые двери в конце коридора выглядели так, словно они никогда не откроются. В зале, который скрывался за этими дверьми, я была последний раз пять лет назад, когда получала звание тцаля. И в этом коридоре последний раз я была тоже пять лет назад, хотя вообще-то в замке лорда Итена я появлялась не так уж редко…. Мне было немного грустно. И холодно. Я была в кожаных черных брюках, в кожаной безрукавке длиной едва до талии, в высоких сапогах. Сапоги мои были начищены до блеска. Сейчас на них ложилась синяя тень. Самой себе я казалась холодной как лед, злой словно острый клинок, а, наверное, на самом деле вид у меня был тоскливый. Так исподтишка навалились на меня воспоминания, всякие разные. Когда-то в этом замке жил мой любимый, а потом — перестал. Когда-то в этом замке кто-то решил, что я должна заменить моего любимого — другого. Какая все же жизнь глупая — нагромождение бессмысленных случайностей. Какая глупая, страшная, бессмысленная штука жизнь.

Я закрыла глаза. Прислонилась к холодному камню затылком. Какая глупая жизнь. Какая глупая Эсса. Какая глупая я. Вот так и кончают с собой — не от боли или тоски, от непроходимой глупости существования. Я словно пешка в чьей-то дурацкой игре — спасите меня. Я словно пешка. Какая ты глупая сегодня, Эсса. Какая ты сегодня бестолковая. Какая я — сегодня?

Слабый звук раздался в комнате дальше по коридору. Я насторожилась, словно кролик, прислушалась. Было тихо. Снова раздался слабый шорох, что-то шелестнуло и стихло. Оторвавшись от стены, я пересекла коридор. Толкнула небольшую темную дверь. Она была не заперта, но почти не сдвинулась от моего легонького толчка. Дверной ручкой служила позолоченная львиная голова. Я надавила на морду и с усилием отворила дверь. Она была тяжелая, словно надгробный камень.