Переписка двух Иванов (1935 — 1946). Книга 2

Сирина еще не опробовал я, но наперед знаю его «ребус». Не примаю никак. И протчих знаю. Не дадут ни-че-го. А С<ирин> останется со своими акробатич<ескими> упражнениями и жонглерством «все в том же классе», как бы ни лезли из кожи Х<одасевичи> и Гады. Сирин, к сожалению, ничего не дал и не даст нашей

литературе, ибо наша литература акробатики не знает, а у С<ирина> только «ловкость рук» и «мускулов», — нет не только Бога во храме, но и простой часовенки нет, не из чего поставить. И вот, злой волей Зла-Рока, правят в газетах «бал» — Овичи и Евичи: одни про-советские, другие — гнуснички-завистнички. Польский жид получил право поплевывать — старательно сдерживаясь, чтобы, упаси Бог, не выгнали! — на русскую литературу. — Так вот: суди меня, судия грозный и праведный! Что ж, я прямо скажу и Лютеру, и Б<артельсу>, что погибал. Как и когда я мог что-нибудь получить от Б<артельса>? Они могли заработать, а я — жди спасительного корабля с мачтами и коврами? Вон и слуху нет о сборнике рассказов. И вот, страшусь, что «ближние мои отдалече мне станут»… ну, что же... «выпивать — так выпивать... до-пивать!» И вот почему, даже при таком «успехе», не могу выехать на отдых. Вынесут на отдых. Иду на последний «ход», кляча почтовая. «Фациант мелиора потентес». [132] Душа исписалась и не дождалась даже «алюминиева пера». Праздную! А посему.... на последнюю да на пятерку купил десятку в надежде парадного выноса на 20 число, за № 0838652, с дружеским участием единственного и неизменного

! (Sic, и не отмахивайтесь от «чем ворота запирают».) Ло-ми-тесь — и отверзется вам, … чем ворота запирают. Читал о Вашем чтении стихов о России... — если бы издали! Получаю порой «изъяснения в любви». Вчера в одном доме встретила меня г-жа Гужон, изв<естная> моск<овская> персона, дочь стар<ой> артистки Медведевой... — ка-ак она меня при всех... «вы?!… яко видеста очи моя... и т. д... и вдруг: ка-ак посмели дать кобеля Б<унину>?! [133] Ложь, обман!! преступление!! по-чему?!» Что мог сказать?! «Им, говорю, это лучше известно». Смылся. А один доктор ей — «а что не хлопотали... при ваших-то связях? а те

хлопотали во все лопатки». Да что... когда — «и вся иерусалима с ним». А он все еще жует «кусок нищему». Простите. О<льга> А<лександровна> вся выпита, достирывает... а я донашиваю. Помяните рабов Божиих. Странно: как только начал я печатать «П<ути> Неб<есные>» — Н. И. К<ульма>н лишила меня милости...?! Милые, целуем Вас, последние друзья наши. Но когда я и Вас утрачу — кончу разговор.

Ваш Ив. Шмелев.

Вот написал Вам — и смущен, что-то щемит на сердце. Зачем я выложил эту кучу текущего хлама-мусора, из которого ни-чего путного нельзя отвеять. Но Вам, чуткому, ведомо, почему становится человек «мусорщиком». Дикси — эт анимам левали. [134]

Только, сознаю, что нечеловечно — приглашать друзей зерцать сие невеселое занятие и заставлять обонять «слежавшееся». Виноват. Но нет сил переписывать. Писать — так писать, ва-ляй! Куль<ма>ны, думаю, вот почему показывают — стараются не показывать, но выпирает! — охлаждение: им, чую, о-чень не по нутру чужие таланты: Ваши статьи-шедевры о «Л<ете> Г<осподнем>» и «Богомолье» — ошеломили их, и ревность сказалась тут. Даже Бунина прорвало, — думаю, что и Алданова. Вот его письмо, от 30 VI: «Как ни странно, я только теперь прочитал «Богомолье». Какая превосходная в чисто-художественном отношении книга! Ваше мастерство поразительно, — пишу Вам только для того, чтобы Вам это сказать и сердечно поблагодарить за доставленное мне наслаждение». Ну, форма-то не совсем удачна, — «за доставленное мне наслаждение»… как будто я старался доставить ему наслаждение. Замечу, что книги я ему не посылал. Ну, и на том спасибо. Так вот, от милого Зейлера, генер<ального> секрет<аря> нашего писат<ельского> союза — и сотрудн<ика> «Посл<едних> Н<овостей>», — слышал, что ст<атья> Гада вызвала отвращение даже у сих: все-таки правду и сии чуют.