Переписка с О. А. Бредиус-Субботиной. Неизвестные редакции произведений. Том 3 (дополнительный). Часть 1

В январе 1935 г. в «Возрождении» появился очерк «День ангела» (первоначальное название главы «Михайлов день» — О. Л., Л. X.)[4]

, который открыл собой цикл рассказов, впоследствии составивших вторую часть романа «Лето Господне». Рассказ писался «через силу» — несмотря на болезнь и недомогание, тяжелое материальное положение вынуждало писателя много работать. 19 января 1935 г. Шмелев писал об этом И. А. Ильину: «Как вы нашли „День ангела“, писанный мною уже с головной болью, перед болезнью, почти в болезни. Мучился очень, что не сведу концов, что не выйдет у меня рассказа. Т. е. — все знал, а сил уж не было… поставить посл точку. А надо было по обещанию посылать к празд NoNo. Наконец как-то сомкнул»[5]. Помимо физического недомогания, не позволившего писателю в полной мере проработать текст рассказа для первой публикации, сама идея «Лета Господня» как цикла очерков о православных праздниках, «„очерков“ — русского благочестия»[6]

— подразумевала определенный стиль повествования. В редакции 1935 г. он выглядит как воспоминание, «оглядка» пожилого человека на свое детство.

Перерыв между работой над второй и третьей частью романа был длительным — последний раз Шмелев возвращался к тексту в декабре 1939 г., когда была написана глава «Рождество». В июне 1942 г. Шмелев сообщает Ольге Бредиус-Субботиной о своем желании продолжать роман. Чтобы настроиться на работу, почувствовать «живой пульс» произведения, он перечитывал уже написанные главы. Его внимание привлек «Михайлов день»: «Ах, как я дал „зима стала“ — в очерке „Лета Господня“ — „Михайлов день“! (Именины Горкина!) Нигде так не давал зиму! Читала? Хочешь — перепишу для тебя?»[7]

Переписывая главу для Ольги Бредиус-Субботиной, И. С. Шмелев перерабатывает ее, создавая, по сути, новую редакцию. Основной акцент правки направлен на смену рассказчика в произведении. Теперь это уже не пожилой человек, вспоминающий свое детство, а маленький мальчик, с которым все происходит «здесь и сейчас»: и праздники, и радости, и скорби. Временное пространство главы перемещается из прошедшего в настоящее. Писатель снимает фрагмент, превращающий рассказ мальчика в воспоминания старика: «Где вы, спутники детских лет? Сколько любви я видел и в нашем старом, милом, простом дворе с покривившимися сараями! сколько корявых рук нежно меня ласкали, вытирали слезинки жестким, мозолистым пальцем… Ангелы охраняли вас, неотрывно ходили за вами, с вами… Пропали Ангелы?»[8]

Подобную правку мы встретим и в главе «Именины». Здесь вычеркнуто: «Это был наш последний парадный ужин. Но тогда и не думалось: папашеньке и сорока лет не было тогда»[9].

С этой правкой связана стилизация повествования под речь ребенка (речь, в которой большинство слов воспроизводится маленьким Ваней со слуха), где много заимствований из народного языка, ведь основной его собеседник — плотник Горкин. Так, правильные названия — иорданский, иерусалимский, Гефсиманский, — заменены на «разговорный» вариант: ерданский, ерусалимский, Ефсиманский.

Перепечатывая очерк, Шмелев значительно увеличивает его. Он сообщает об этом О. А. Бредиус-Субботиной 22 января 1943 г.: «Этот рассказ расширен, — в думах и сердце с тобой, — может быть на 20–25 %». В редакции 1942 г. появляются пространные описания: фруктового сада, катка в зоологическом саду, лужи во дворе дома и т. д.[10] Однако объем рассказа увеличивается не за счет добавления развернутых описаний, а использованием новых эпитетов, придающих большую выразительность уже найденным образам. В целом редакция 1942 г. по глубине и яркости языка близка к окончательному варианту «Михайлова дня» (издание 1948 г.).

Предложение И. С. Шмелева переписать «Михайлов день» совпало с сообщением О. А. Бредиус-Субботиной о выздоровлении. «Необъяснимая» болезнь, то уходившая, то возвращавшаяся, становится постоянной темой их писем. Болезнь была настолько странной, что ни один из докторов не смог дать исчерпывающего заключения и предложить действенный метод лечения. «Избавление» от недуга пришлось на день, близкий к дню архангела Михаила, и Шмелев, увидевший в этом мистический смысл, посвятил главу О. А. Бредиус-Субботиной. «Олюнке пошлю мой „ангельский“ дар, — ангелу моему далекому! Это тебе мой братский поцелуй, на выздоровление»[11]. Именно тогда он окончательно изменил первоначальное название — «День ангела» на «Михайлов день».

С августа 1943 г. писатель втягивается в работу над последней частью «Лета Господня». Автор планировал закончить роман смертью отца. Оставалась ненаписанной третья, трагическая часть произведения — описание болезни отца и его смерти.