Фантомные руки все еще ощущаются на моей шее, заставляя задыхаться, причиняя боль и наполняя душу страхом. Твою мать. Что я вчера вообще натворила? Нельзя тебе пить Дженнифер, от слова совсем. Долбанная идиотка. Сначала липла к доктору мужа, потом разозлила этого самого мужа до такой степени, что он тебя убить захотел. Совсем головой не думаешь, Дженни, у тебя, что все серое вещество вытекло куда-то?
Апчхи.
Ну, зашибись, еще и заболела. Так первым делом душ, чистая одежда, градусник и лекарства, а затем завтрак. Мля, еще ж Джимом нужно заняться.
Черт-черт-черт.
- Доброе утро? – получается как-то вопросительно. Немного ссыкатно после того, что я вчера устроила. Темные синяки от его огромной ладони скрывает водолазка, поверх которой еще и теплый свитер – бьет озноб и температура – на ногах вязаные носочки из мягкой шерсти, и тапочки. Хмурый серый взгляд служит мне ответом. И все. Больше ничего. Ни словом, ни жестом не показал своего недовольства по поводу последующих унизительных процедур и даже подкалывать не стал на счет опять моего заглядывания на его агрегат между ног. Сломался что ли? Или заболел, как и я? Хотя… Обижен? – Извини ладно, я сама не знаю, что на меня вчера нашло.
- Просто заткнись и выполняй свои обязанности «идеальной» женушки, окей? – огрызается он. – У меня нет никакого желания с тобой общаться.
Вот оно что. Ну, как знаешь заносчивый ублюдок, я тут перед тобой распинаюсь и извиняюсь, а он еще и нос воротит. Как будто сам никогда не напивался и не нес всякую херню. Катись к черту.
- Ваша овсянка, сэр, - я ставлю перед ним тарелку с кашей, горячий чай, и тарелку с парой нарезанных фруктов. Горсть таблеток ему и себе, которые под тяжелым взглядом чуть ли не поперек горла встают. – Чего тебе?
Хмурится и смотрит на оставшиеся пару капсул в моей руке, словно на врага народа. Я лишь закатываю глаза и выпиваю и их, запивая горьким черным кофе. Больное горло обжигает адски, вызывая слезы в уголках глаз, но я стоически терплю.
- Как съездила на кладбище? – его вопрос сначала ставит в ступор, а после всколыхивает внутри меня бурю эмоций, что я вчера испытала: боль, одиночество, злость, грусть и ярость.
- Тебя это не касается, - ощетиниваюсь я. – Ты, кажется, не горел желанием общаться со мной, так что, жри свою кашу и не поднимай больше эту тему никогда. Ты не тот, кому это позволено знать.
Он молчит на мою тираду, но то, как в геометрической прогрессии возрастает его раздражение, я ощущаю на своей коже. Серые глаза пылают, из груди вырывается рык, а после громкий звон разбитой тарелки и чашки оглушает тишину кухни. Кипяточные капли чая долетают до меня, причиняя боль даже сквозь джинсы и прикрывающий ноги свитер, благо он темного цвета и пятен не заметно. Он выезжает на своем кресле в гостиную, что-то рыча себе под нос.
- Чертова истеричка!
Джеймс.
Знать мне, видите ли, не позволено. Ахуеть можно!
Ебарю ее можно знать, а мне – законному мужу – нет? Что за херня!?
Ярость клокочет внутри меня, хочется все кручить и громить к чертям собачьим, и я сам не понимаю какого я вообще взбесился, сначала вчера вечером, когда она приперлась, воняя другим мужиком, теперь сейчас. Это ведь важно для нее, я уверен все, что касается ее матери очень дорого, а со мной она этим делится не хочет. И это выбешивает до чертиков. Но так быть не должно, это не должно меня бесить или выводить из себя, потому что она мне никто. Я ничего к ней не испытываю.. Не испытываю же?
Она так возиться со мной, даже после того, как я унижал ее, не скрывая своих похождений налево. Нет, я понимаю, что это обязанности ее как жены, но все-таки даже так, нет нужды, возится со мной как с ребенком и терпеть мой переменчивый характер. Насколько же стальной стержень в ней должен быть. Хотя.. Не такой уж он и стальной, ведь еще вчера она была сломленной, плакала навзрыд в мое плечо и явно помнит обо всем, даже учитывая то, что вечером она была в хлам.