Пересменок. Повесть о советскком детстве

— Померь, Юра! Все девчонки твои будут.

Я снова пошел в кабинку, сердито думая о том, зачем мне «все девчонки» и что я буду делать с ними, если с одной Шурой Казаковой уже запутался: она то хохочет, то плачет, то дает ни с того ни с сего пощечину... Рубашка была впору, но в сочетании с курткой и штанами превратила меня в окончательного Дуремара.

Когда я вышел из кабинки, Лида и Нина буквально застонали от восторга:

— Прямо сейчас на показ мод! Пьер Карден! — причитала продавщица.

— А сколько стоит ковбоечка? — озаботилась маман.

— Недорого. Три восемьдесят, — глянув картонный ценник, висевший на нитке, продетой в петельку, ответила Нина. — Берите, потом жалеть будете!

Лида, закатив глаза и шевеля губами, стала загибать пальцы. Наличность она всегда считает в уме, так как давным-давно, через месяц после свадьбы, получив зарплату, моя задумчивая маман пошла в ГУМ покупать кофточку, вынула из кошелька пятьдесят рублей старыми, а выскочивший неизвестно откуда цыганенок вырвал и убежал. Тогда-то Тимофеич впервые и назвал ее кулёмой.

— Укладываемся. Выписывайте, Ниночка, всё!

— Муж-то ругаться не будет? — улыбнулась продавщица и попала в самое больное место.

— Ну что вы! — помрачнела маман. — Муж рад будет! Ему для семьи ничего не жалко.

— Может, не стоит? — спросил я, когда продавщица убежала за прилавок. — Ты уверена?

— В чем?

— В том, что он рад будет.

— Не твое дело. Не порть мне такой удачный день!

— И не собираюсь даже. — Я, медленно расстегивая курточку, направился к кабинке, чтобы переодеться.

— Погоди! — воскликнула Лида. — Не надо! Ничего не снимай! Так и пойдем к Батуриным. Пусть Валька посмотрит, какой у нее теперь племянник! Вот только кеды твои все портят. Ты что в них делаешь?

— В футбол играю.

— Ах, ну да, ну да... Спорт — это важно! — Она отвела глаза от рваных резиновых мысков и успокоилась взглядом на новой рубашке. — Веселая ковбоечка!

— Не веселая, а дурацкая!

— Что ты понимаешь! На тебя уже смотрят!

— Не пойду я по улице как клоун!

— Пойдешь!

— Не пойду!

— Ну сынок, ну пожалуйста! Я тебя не так часто о чем-то прошу!

— И я тебя не так часто.

— О чем ты меня просишь?

— Ты отлично знаешь!

— И сколько это стоит?

— Маска — четыре двадцать. Ласты — семь пятнадцать.

— Ну, может быть, на маску еще и хватит... Если отец спросит, скажешь: куртка — восемь, техасы — шесть... — инструктировала она, отрывая картонки. — Понял? Выкручусь, мне премию по БРИЗу выписали.

— А рубашка?

— Рубашка и так дешевая... От нее ценник не трогай! Понял?

— Еще бы! — улыбнулся я наивной Лидиной хитрости — и сунул картонку в нагрудный карман, длины нитки как раз хватило.

Примчалась Нина с чеком. Узнав, что мы так и пойдем по улице, она почему-то страшно обрадовалась, подмигнула и обещала упаковать «старье» в бумагу. Маман вдруг затуманилась новой мечтой и что-то спросила у нее на ухо. Продавщица посмотрела на Лиду с уважением, пальцем показав куда-то вниз и вбок.

— Там моя подруга работает, я ей сейчас позвоню по внутреннему!

Когда Лида протянула усатой кассирше чек и четвертную, та сразу забасила, мол, говорю же русским языком: нету сдачи! Не понимают. Народ от шальных денег совсем опузырился, ничего не хочет слушать, сует сотни и пятихатки.

— У меня — двадцать пять... — пискнула Лида.

— Какая разница!

Но тут подпорхнула Нина, она принесла мои старые шмотки, завернутые в серую бумагу с маленькими буковками «ДМ». Кудрявая продавщица что-то шепнула усатой кассирше — и сдача сразу нашлась.

Лида от избытка чувств даже обняла новую подругу.

— Приглядывай за своим модником, — вдогонку крикнула Нина. — А то украдут! Заходите!

Мы вышли из секции одежды, спустились этажом ниже, свернули направо и оказались в обувном отделе. Там было пусто, как в классе на перемене. Впрочем, и товара никакого особенно тоже не наблюдалось. Полки, конечно, не пустовали, на них в ряд стояли резиновые сапоги, пегие ботинки с высокой шнуровкой, серые тапочки, черные глянцевые калоши с малиновой байковой внутренностью. Целый шкаф занимали войлочные боты фасона «Прощай, молодость», как говорит дядя Юра. В углу под надписью «Товары по сниженным ценам» красовались пара огромных кедов, предназначенных для великана, и желтые туфельки, такие крошечные, будто соскочили они с ног Дюймовочки.

Продавщица с волосами точно такого же цвета, как у Нины, но только не кудрявыми, а прямыми, вроде соломы, скучала за прилавком, листая журнал «Советское кино». Лида опасливо к ней приблизилась и тихо, по-шпионски, как пароль, сообщила:

— Я от Нины.

— Да, звонила. Ваш размер, кажется, еще остался. Минуточку!

Она скрылась в подсобке, вскоре вернулась с коробкой, откуда достала кожаные, простроченные по ранту сандалии цвета апельсина:

— Габровские.

— Да вы что?! Мерь, сынок!

Я сел на банкетку, нехотя снял любимые кеды, обнародовав носки с дыркой, и всунул ступни в сандалии.

— Не жмет?

— Вроде нет...

— Задник не трет? Пройдись!

Я прогулялся по секции, стараясь не смотреться в большое зеркало, нога в новой обуви чувствовала себя неуютно, как в гостях, но я знал, ради чего терплю.