Пересменок. Повесть о советскком детстве

Подхватив всхлипывающего истерика, родители вылетели на улицу. Пока Василий охмурял покупателей, я со знанием дела обошел магазин; все было на месте: в железном колесе крутилась, перебирая лапками, белка с облезлым хвостом. В детском саду у нас была такая, я дал ей орешек — и она до крови прокусила мой палец; сначала мне хотели сделать сто уколов от бешенства, но потом ограничились йодом, так как в беличьем роду сумасшедших не оказалось. В большой клетке с покатым верхом сидел, нахохлившись и вцепившись когтями в кольцо, зеленый попугай ара величиной с ворону.

— Сколько я семей спас! — глядя вслед умчавшимся «гуппешникам», молвил Василий. — Ну а вы, сэр, зачем пожаловали?

— Корм нужен.

— Вам повезло, мой юный друг! Имеется свежий трубочник. — Продавец подошел к холодильнику «Саратов» и вынул алюминиевый лоток.

На первый взгляд могло показаться, что в нем, на дне, лежит круглый, вроде антрекота, кусок постной говядины, но, если присмотреться, видна по краю «антрекота» шевелящаяся в воде бахрома — тонкие, как нитки, живые червячки. Лида их страшно боится и запрещает держать в холодильнике, поэтому больше пятидесяти граммов я никогда не беру: портятся. Вот откуда моя идея консервированного рыбьего корма. Василию я ее уже как-то излагал, и он заметил, что на Западе, запатентовав такое изобретение, я разбогател бы, как Пончик из книжки «Незнайка на Луне».

— Отличный трубочник! — согласился я.

— Сколько тебе?

— Я бы взял, но завтра уезжаю.

— Судя по экипировке, на Бермуды?

— В Новый Афон.

— Вижу. Маску прикупил, счастливец!

— Да. Последнюю взял. А маман жутко боится этого трубочника. Без меня не справится.

— Бывает. Одна тут по ошибке изжарила и съела. Ничего, даже не вырвало. Сказала, котлеты по шесть копеек напоминает. Мотыль, конечно, на вид поприятней, но кончился. Остается сухой корм. Сколько насыпать, сэр?

— На двадцать копеек, — солидно сказал я, хотя поначалу собирался купить на гривенник, но в таком случае какой же я сэр?

Василия разочаровывать нельзя, он очень серьезный человек, сегодня возле весов лежит толстая книга «Моммзен. История Рима», заложенная билетиком книжной лотереи. В прошлый раз он читал «Критику эк... экзис... экзистен... экзистенциализма». Уф-ф... Спросить у него, что это такое, я постеснялся...

Продавец тем временем ловко свернул из заранее нарезанной газеты аккуратный футик и железным совком, каким в продуктовых магазинах сыплют в пакеты муку и сахарный песок, подхватил из мешка на кончик сухой корм, похожий на мелкую гречку, метнул его в кулек и кинул на весы — стрелка едва отлипла от края шкалы. Он добавил до нормы, а потом от щедрот бросил лишнюю щепотку, как постоянному клиенту. И тут я заметил на его пальце то, чего прежде, как и усов, не было: массивный перстень с печаткой.

— Золото?

— Ага, самоварное! Э-э-эх! — И он привычно замял края кулька так, что ни одна дафния теперь не вывалится. — Взял колечко по случаю. Друга выручил...

— А что попугай — никто не покупает? — с сочувствием спросил я.

— Какой же идиот его за триста целковых возьмет?

— А уценить нельзя?

— Предлагали. Хозяин никак не соглашается.

— Какой хозяин? Попугай разве не государственный?

— Скажешь тоже! Птица комиссионная. Или ты думаешь, я его сам в Африке ловил? Мореман один из рейса себе привез, помучился и нам сдал. Орет попка очень уж громко, соседей будит. Сандалии у тебя тоже классные!

«Как можно говорящих птиц сдавать на комиссию? Они же почти люди!» — горько подумал я и поинтересовался: — А что из товара лучше всего идет?

— Гуппи с хомяками. Дешево и сердито! И куртка у тебя отличная! Такое впечатление, что ты с витрины сбежал! — засмеялся продавец-консультант.

— Маман заставила... — вздохнул я, злясь, что позволил вырядить себя как полного дурака.

— Жестокая женщина! — согласился Василий. — Пытка новизной.

— И не говори, — вздохнул я совсем как бабушка Аня.

Но тут вернулись радостные родители со своим извергом.

— Ну, пока, звездный мальчик! Счастливо понырять! Заходи, когда вернешься!

— Пока... — Я деликатно отошел от прилавка.

— Из-под хрена подойдет? С крышкой! — ликуя, спросил папаша.

— Верх желаний! Давайте сюда вашу баночку! — Василий вздохнул, вооружился сачком на длинной ручке и встал на табурет. — Самца подберу вам почти вуалевого.

— Вот спасибо! — кивнул отец-инженер.

— А самочку икряную или отметавшую?

— Только икряную! — воодушевилась мамаша, собираясь, верно, немедленно выпотрошить крошечную рыбку и намазать бутерброд.

— Поищем...

Положив невесомый кулек с кормом в авоську, я пошел к дверям, чтобы не мешать продавцу-консультанту в работе, но у входа сдуру задержался возле клетки с попугаем и тихо попросил:

— Скажи: попка — дурак!

Пока родители, затаив дыхание, следили за тем, как Василий для виду гоняет сачком по аквариуму икряную самочку, плохиш отошел посмотреть белочку.

— Белку хочу! — снова захныкал зануда.

— Продана, сэр! — нашелся Василий.

— Скажите, товарищ, — подавшись вперед и понизив голос, спросил отец-инженер. — Они долго, эти гуппи, живут?

— У вас, полагаю, неделю протянут.

— Не больше?