Пересменок. Повесть о советскком детстве

Говорят, здесь крутили кино еще до революции, но называлось это место, конечно, по-другому, так как Спартак — вождь восставших рабов, а это при царе не приветствовалось. Внутри там как в музее: колонны, лепнина, хрустальные люстры, из стен торчат бронзовые светильники, а двери в зрительный зал задергиваются малиновыми портьерами с золотыми кистями. В буфете перед сеансами с низенькой сцены под пианино поет настоящая артистка в длинном блестящем платье, она прижимает сложенные руки к груди, закатывает глаза и дребезжит:

Звать любовь не надо — явится нежданно,

Счастьем расцветет вокруг.

Он придет однажды, ласковый, желанный,

Самый настоящий друг...

Взглядом ты его проводишь,

День весь как во сне проходишь.

Ночью лишь подушке, девичьей подружке,

Выскажешь мечты свои...

Я представил себе Шуру Казакову, как она ночью лежит, обняв подушку, не спит и думает обо мне...

Дядя Юра, разбирающийся по роду своей «халтуры» в вокале, называет таких исполнительниц «позором Москонцерта и ужасом филармонии». Кстати, только в кинотеатрах можно выпить лимонад «Крем-сода» и пиво «Дипломат», Башашкин его обожает. В магазинах эти напитки не продаются. И вот еще что удивительно: чаще всего старые кинотеатры («Радуга» тоже) устроены на втором этаже. Под «Спартаком», например, расположен угловой гастроном № 4, который бабушка Елизавета Михайловна упорно, до самой смерти, называла торгсином.

В прошлом году я смотрел в «Спартаке» комедию «Берегись автомобиля!». Она хоть и черно-белая, но мне очень понравилась, особенно как Деточкин угоняет «Волгу» из запертого гаража с помощью подъемного крана. А ведь не догадайся я, что прилизанный — самый настоящий «секретный контролер», сидеть бы мне в суде, как Деточкину, понурив голову. Вижу как наяву: прокурор стыдит меня за поведение, недостойное пионера, Лида тихо плачет от стыда за сына, Тимофеич заранее расстегивает ремень, а Башашкин и Нетто кричат: «Свободу Юрию Полуякову!»

Всю оставшуюся до Гаврикова переулка дорогу я ломал голову над тем, как выпутаться из безденежья. Конечно, перед парикмахерской можно было бы забежать на Чешиху, к бабушке Ане, отдать желатин и потихоньку попросить недостающие двадцать четыре копейки. Она, конечно, не отказала бы, но, увы, все деньги теперь, после того как бабушка в магазине сослепу перепутала трешку с пятеркой, хранятся в кошельке у тети Клавы, а она в ссоре с Лидой почти уже год.

Маман не одолжила ей тридцать рублей на зимнее пальто с цигейковым воротником, совершенно новое: соседи отдавали почти даром, потому что тетя Вера заболела, похудела, а ей срочно были нужны деньги на дорогие лекарства. Сначала ничто не предвещало ссору: Лида обещала взять тридцатку в кассе взаимопомощи, но там оказалось «шаром покати», так как бригадир Компанеец купил себе мотоцикл и «выгреб все до копейки». Тогда она хотела смотаться на Шелепихинский филиал, там есть своя касса. Но тут, как назло, сломался конвейер, и все испугались: горела «спецлиния», а с этим не шутят. К нам на ночь глядя зашел бледный наладчик Принцев и сказал, что всем теперь будет строгий выговор и «клизма с патефонными иголками». Лида подхватилась и убежала.

Будучи маленьким, я не понимал, что значит слово «спецлиния», хотя догадывался: за ним скрывается нечто ужасное. Иногда, засыпая, я слышал сквозь дрему:

— Миш, не приставай! У меня завтра спецлиния.

— Снова-здорово! Я что — на спецлинии женился?

Потом кое-что прояснилось: два раза в месяц на заводе делают партию для «спецточек» и «спецобслуживания». Попросту говоря, этот майонез может попробовать даже сам Брежнев!

— А Хрущев?

— Хрущев? — задумался Тимофеич. — По идее, и ему могут на стол подать, он хоть на пенсии, а все-таки на правительственной даче живет.

— А он какой-то особенный, этот спецмайонез?

— Нет, — улыбнулась Лида. — Он такой, как и положено. По ГОСТу.

— А что такое ГОСТ?

— Государственный стандарт.

— Как это?

— А так: яичный порошок должен быть свежий, горчица — качественная, уксуса не больше, чем положено, перец хорошо помолотый. И не дай бог пересолить или чего-то недоложить!

— А переложить?

— Тоже нельзя. С ГОСТом не шутят! Завернут продукцию из спецсанатория или распределителя — всем дадут по шапке.

Я вообразил специальную карательную машину вроде штамповочного станка, который чеканит алюминиевые «пистоли». Так вот, сквозь этот агрегат, через проход, напоминающий турникет, медленно, как за гробом, бредут гуськом работники маргаринового завода во главе с директором, все, как один, в зимних ушанках, и пресс с размаху опускается им на головы, отчего каждый провинившийся становится ниже сантиметров на десять.

В общем, перепуганная поломкой конвейера, Лида совершенно закрутилась, забыла про тридцать рублей, а когда вспомнила и смоталась на Шелепиху, пальто уже «уплыло в хорошие руки». Тетя Клава смертельно обиделась и объявила: мол, как деньги у них канючить, так мы первые, а как помочь родне — так нас днем с огнем в поле не сыщешь. И теперь на этом поле с нами никто рядом не сядет!