Читаем Перестраховка полностью

Вот и лицей. Преодолеть блокпосты теперь труда не представляет. В знакомом образе матери, обеспокоенной переходным возрастом сына, я легко проникла в заведение. И с 12 до 17 честно отдежурила в окрестностях кабинета Берты. Ничего подозрительного не произошло. Ни физрук, ни военрук, ни завхоз, ни завуч, ни сторож, ни охранник, ни слесарь — никто из мужского персонала кабинет психолога не посещал. Лицеисты тоже не особо нуждались в помощи психолога, даже старшеклассники. Никто из них не открыл дверь под номером пять. И только молоденькая библиотекарша заскочила к Берте на 3 минуты 17 секунд. Но не думаю, что эта библиофилка играет роль посредника между Бертой и «третьим углом». Со времен Дубровского напридумывали кучу видов связи более современных, чем горничная и дупло. Сама же Берта лишь раз покидала свое рабочее место. Ходила в столовую. Купила там два шоколадных кекса с изюмом по 4 рубля 60 копеек, но есть их в столовой не стала, а вернулась к себе в кабинет. Она шествовала по многолюдной столовой и, не поворачивая головы, отвечала на редкие «здрасьте» лицеистов. Коллеги, обедавшие в конце зала, в поле зрения Берты как бы не попали. Она их присутствие тоже никак не обозначила. Дамы старательно делали вид, что не замечают психологиню. Однако одна из мэтресс наклонилась к соседке и что-то шепнула той на ухо, та перестала жевать и моргать. Из чего я сделала вывод, что коллеги Берту не жалуют. Но, кажется, Берту это мало волнует. И все же — почему? Педагогическая ревность? Не думаю, что Берта пользуется бешеной популярностью у ребятни. Зависть к достатку? Как я успела заметить, ни на одной из них нет затрапезного наряда. Протекция свыше? Но многие из них работают здесь по мановению лохматой руки. Скорее всего, холодность со стороны коллег объясняется ее независимым нравом, нежеланием влезать в интриги, поддерживать сплетни. Она держит их на расстоянии двух вытянутых рук, и непреодолимость этой дистанции бабенок раздражает.

Лишний раз мелькать перед объектом ни к чему, и, убедившись, что Берта никому не интересна, за пять минут до окончания ее рабочего дня я вышла в лицейский двор. Пространство перед зданием было поделено на две части: площадка для торжественных мероприятий и баскетбольная площадка, обнесенная живой изгородью, которая в свободное от игр время служила автостоянкой. Вот и сейчас здесь дожидаются своих отпрысков несколько заботливых папаш. Среди них выделялся один на «десятке» глубокого синего цвета. Он был одет в темно-синее пальто и элегантно опирался на открытую дверцу своего авто. Если бы муж Берты увидел этого типа, то обязательно сказал бы, указывая на него: «Вот как должен выглядеть настоящий детектив».

А я тем временем, бережно хоронясь в кустах акаций, от делать нечего разглядывала этого ковбоя. Волосы цвета пшеничных колосьев, густые, жесткие, блестящие в лучах заходящего сентябрьского солнца. Прищуренные веки скрывают цвет глаз и веером распускают морщины. Такой мужской красотой мог обладать и докер, обветренный морским бризом, и президент, откатавший полную горнолыжную программу. В общем, мой тип. И если бы не мой бывший… Не будем о грустном.

О моих прямых обязанностях в сей момент и в этом месте мне напомнил стук каблуков Берты. Я машинально глянула на часы: 17.02. Ковбой вдруг как-то напрягся и впился долгим взглядом в мой объект. Вот тут-то я и разглядела, что глаза у него серые. Как только Берта влилась в поток пешеходов, мужчина в синем прыгнул в машину, резко взял с места, круто развернулся и выехал на дорогу вдоль бульвара. Вот это прыть! Ну и папашка! — зазевалась я на незнакомца. Вдруг меня как кто в бок толкнул. Эй, дубинушка, ухни! Вместо того, чтобы шаг в шаг «вести» объект, прилипла к асфальту, как муха к меду. Между хлопком двери синего авто и озарением прошло секунд двадцать. И я опрометью бросилась догонять свою кареглазую лань.

Я настигла ее возле химчистки «Блеск и Лоск», где она получала мужской пиджак цвета болотной ряски. Уткнувшись носом в «Уголок потребителя», я вела наблюдение. Берта попрепиралась с приемщицей по поводу запаха дуста, которым сильно отдавал пиджак, и расплатилась с видимой неохотой. Далее на ее пути возник хлебный магазин «Бублик», Берта посетила и его, преобретя там батон «ароматный арбатский». Я неотступно следовала за своей подопечной. По проезжей части от нас не отставала «десятка». И только возле оружейного магазина «Доброволец» машина свернула на перекресток и убыла в неизвестном направлении. Я же осталась верна служебному долгу. Пройдя расстояние от места работы до места жительства за 43 минуты, объект скрылся в подъезде и до прихода мужа на улице не показывался. Тот, кстати, заявился ой как намного позже супруги! И где его мотало до десяти вечера? Впрочем, что с него взять — деловой человек.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Афганец. Лучшие романы о воинах-интернационалистах
Афганец. Лучшие романы о воинах-интернационалистах

Кто такие «афганцы»? Пушечное мясо, офицеры и солдаты, брошенные из застоявшегося полусонного мира в мясорубку войны. Они выполняют некий загадочный «интернациональный долг», они идут под пули, пытаются выжить, проклинают свою работу, но снова и снова неудержимо рвутся в бой. Они безоглядно идут туда, где рыжими волнами застыла раскаленная пыль, где змеиным клубком сплетаются следы танковых траков, где в клочья рвется и горит металл, где окровавленными бинтами, словно цветущими маками, можно устлать поле и все человеческие достоинства и пороки разложены, как по полочкам… В этой книге нет вымысла, здесь ярко и жестоко запечатлена вся правда об Афганской войне — этой горькой странице нашей истории. Каждая строка повествования выстрадана, все действующие лица реальны. Кому-то из них суждено было погибнуть, а кому-то вернуться…

Андрей Михайлович Дышев

Детективы / Проза / Проза о войне / Боевики / Военная проза
Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее