Переступить черту. Истории о моих пациентах

Он сам рассказывает (июнь 1909 г.): в январе 1909 г. он пошел со своей женой на маскарад, к которому он рисовал декорации. В толкучке он потерял свою жену из вида. Одна знакомая дама, которую он спросил, высказала мнение: «Жена с двумя господами в ресторане. — И сказала в шутку. — Я наблюдала за вашей женой, она прекрасно послонялась». С этого момента, считает пациент, датируется его недоверчивость. Он, по его словам, считая это необоснованным, не может, однако, до сих пор овладеть своей недоверчивостью. Все время она навязывает ему ту идею. У него при этом сдавливает грудь, часто страх поднимается по горло. Это приходит в виде приступов. Тогда ему еще больше пришло в голову: перед свадьбой с ним заговорил один господин: «Я хотел бы сказать вам кое-что о вашей невесте. Но жениться вы все же можете». По случайности до этой беседы дело не дошло. Он опасается, что мог бы узнать от этого господина что-то важное. Однажды на одной художественной репродукции, на которой, как он знал, раньше не было пятен, нашел подчищенное место. Он думает, что жена, видимо, уронила ее на пол. Несмотря на то, что она это отрицала, все же возможно, что она прибегла к вынужденной лжи. Для него это ужасная мысль.

Пациент считает себя неизлечимым. Он не может освободиться от своих мыслей. Возможно, он мог бы, если бы много об этом думал, в конце концов ее прогнать. В любое время суток может прийти страх, но по утрам он чаще всего расстроен больше. Ему также приходила в голову мысль лишить себя и свою жену жизни. Через несколько дней его, по его мнению, выздоровевшим, отпустили.

В феврале 1909 г. пациент объявился снова. Он казался очень недоверчивым, чувствительным, отчетливо проявлял депрессивное настроение. Часто у него на глазах выступали слезы. Он желал «душевного лечения». Ему, якобы, совсем плохо. Он изложил почти все циклотимные жалобы. Об идеях ревности он едва ли еще думает, несмотря на то, что он месяцами верил в их правдивость. Он думал о том, что в брачную ночь у жены не было крови, и считал, что тогда у нее, вероятно, уже была связь с мужчиной. Это еще очень его мучало, но теперь это преодолено. Однако, несмотря на отступление этих мыслей, его состояние только ухудшилось. С последнего лета ему периодически по дням было лучше и хуже. Теперь шестую неделю совсем плохо. Его тело также болит. У него тяжесть на груди и плечах. «Ноги как будто отбиты, так же, как голова, которую постоянно сжимает обруч». Он часто такой безразличный, не может больше чувствовать как раньше, при этом у него часто страх, такой тяжелый страх, что у него проступает пот. Он боится будущего, считает возможным, что сойдет с ума. Он всегда работал и хочет и дальше работать.

То, что все время вдет критика, что аффект опасения перед возможностью, что содержание фантазии может быть правдой, временно ведет к твердой вере в правдивость, в то время как после этого идея исчезает совсем, это представляется характерным, представляется также полностью соответствующим имеющим повышенное значение идеям повседневной жизни.

Мы должны осознавать, что сохранение идеи с ложной оценкой реальности после исчезновения аффекта из того психологического механизма, который позволял установить имеющую повышенную значимость идею, не может быть объяснено. Мы имеем здесь нечто новое. Но мы могли бы, поскольку мы знаем действительную связь с аффективным возникновением, также, если мы должны предположить добавочный момент, это удержание противопоставить в качестве второй подформы, имеющей повышенное значение идеи, ее первой подформе.

Если, однако, тоща мы не хотим попасть в бездонную пропасть, мы должны непременно требовать необходимое для возникновения переживания, без которого эта форма имеющей повышенное значение идеи не возникла. Там, где мы не можем это доказать и ще у нас из всех обстоятельств нет оснований предполагать это, мы не можем больше с уверенностью говорить об идее повышенной значимости.

К этому более ограниченному толкованию идеи повышенной значимости не могут теперь быть отнесены такие случаи, как Мора и Клуга. Напротив, в случаях Фишер и Кнопфа, которые мы трактуем как «развитие личности», отдельные бредовые идеи вполне мы можем толковать как идеи повышенной значимости второго вида. Здесь нам представляется теперь имеющим значение также в отношении Мора и Клуга, что Кнопф и Фишер при случае корригируют, изменяют, критикуют, в то время как у Клуга и Мора не появляется никогда ни следа критики, никогда ни следа корректуры.