Переступить черту. Истории о моих пациентах

В течение года, проведенного им в одиночестве в комнате, он часто скучал. Особенно летом ему очень хотелось выйти, он боялся снова услышать прежние голоса. Он занимал себя чтением романов, прошел курс бухгалтерского дела. Его хозяйка заботилась о еде, приносила ему книги и делала вместо него все необходимые визиты. Однажды он попросил принести себе печатную машинку, чтобы с ее помощью заработать деньги. Но заказов было мало, иначе он мог бы прокормить себя, не нарушая плана своего выздоровления. Он зарос бородой. Волосы стриг сам, как мог. Каждое воскресенье мыл все тело. Производит, впрочем, впечатление чистоплотного человека. Но в комнате дела у него шли не слишком хорошо. Хотя голоса исчезли, он страдал старой неспособностью к концентрации, иногда головокружением и рвотой, нелепыми мыслями, мучившими его, онемением ног. Но в целом он остался прежним. Он общителен, охотно высказывается, размышляет о будущем, справедливо жалуется на то, что он с трудом скопил деньги, чтобы однажды стать самостоятельным, и что ему тут помешала болезнь. При этом в его лице и жестах есть нечто по-детски беспомощное. Ему не хватает энергии взять себя в руки. Он говорит о здоровой пище, о курортах, которые бы ему, возможно, помогли. Привычка привязала его к прежней хозяйке, так что он думает, что только там он хорошо питался.

Отношение к реальности и к возниковению разговоров людей осталось прежним. Он рассказывает, что в первые недели, как это началось, он часто хватался за голову и говорил себе, что это невозможно, но он слышал это снова и снова, и, наконец, действительность уже не могла подвергаться сомнению. «Я знаю, — говорит он, — что я думаю, и тут же это говорят другие. Это могло возникнуть только из-за того, — продолжает он, — чтобы я говорил то, о чем думаю, сам того не замечая».

Все врачи говорили ему, что это иллюзия. Многие сами кричали ему нечто в этом роде. Это признавали обманом чувств, чтобы вылечить его, так как, собственно, нет средства против его болезни, и что для него определенно хорошо, если он совершенно не обращает внимания на речи других. Он сперва хотел загипнотизировать сам себя и внушить себе, что это иллюзия. Но голоса приходили снова и снова, тем самым подтверждая свою реальность. Когда я объяснил ему, как можно было бы представить себе, что все это обман чувств и возникает в его голове, он, наконец, заключил:

«Я не могу этому поверить. Они ведь делают это снова и снова. От того, поверю ли я, зависит мое существование. Если бы я мог поверить, я был бы рад». Врачи и люди, у которых он требовал ответа, все отрицали, только врачи — чтобы вылечить его. «Я думаю, что в моем мозгу есть какое-то больное место, но врачи не могут подобраться к мозгу. Они могут повлиять лишь словами. Если бы вылечили мой мозг, все было бы тогда в порядке».

В этом случае также наблюдается достоверность ложных восприятий, как и в двух предыдущих. Содержание ложных восприятий, правда, чаще абсурдно, бессмысленно и бессвязно, как в случае Пробста. Несмотря на это, больному не удается постоянно делать из этого соответствующие выводы. Достоверность каждый раз заново убеждает больного и не позволяет ему продолжать сомневаться, как он это делал вначале. Он в состоянии перенести в реальность только один смысл, предполагая, что его хотят вылечить, разозлить, или что люди хотят защититься от его неосознанного тягостного для них говорения, что он принимает за единственно возможную причину для этих процессов. Это невероятное предположение показывает, как интенсивно возобновляющееся изо дня в день восприятие стремится быть приведенным в соответствие с прежним опытом.