Переулки страха

Начинало смеркаться, и я подумывал, что пора бы завершать прогулку. Но, когда я повернул назад, сразу несколько цепочек следов тянулись в разные стороны, и определить, какая из них моя и где выход, я не сумел. В замешательстве я попытался отыскать хоть кого-нибудь, чтобы спросить дорогу, но не тут-то было. Помойка была пустынна. Делать нечего, я решил поискать хоть кого-нибудь из здешних жителей – главное, чтобы не одного из этих солдат.

Мне повезло, и вскоре я увидел одну-единственную хижину, которую определенно уже встречал, хотя это и нельзя было назвать жилищем – жить в ней было нельзя, просто навес, открытый всем ветрам. Исходя из наиболее распространенных занятий туземцев, я решил, что это некий пункт для сортировки собранной дряни. Под навесом сидела старуха, скрюченная и морщинистая, я подошел к ней и спросил дорогу.

При моем появлении она встала. Разговор завязался немедленно, и мне пришло в голову, что тут, в сердце царства отбросов, я мог из первых рук получить уникальные сведения об истории парижского помоечничества, тем более что собеседница моя явно казалась здешним матриархом. Я немедля изготовился к сбору материала, и старуха одарила меня интереснейшими сведениями – просто бесценными, поскольку она оказалась одной из тех кумушек, которые дневали и ночевали возле гильотины, этих кровавых менад террора. Пока мы беседовали, она вдруг покачала головой: «Да ведь месье, наверное, утомился стоямши» – и обмахнула тряпкой для меня какую-то старую ветхую табуретку, на которую я и опустился. Это не совсем входило в мои планы и слегка обеспокоило меня, но огорчать добрую старушку мне не хотелось, а кроме того, не каждый день удается пообщаться с очевидцем штурма Бастилии, так что разговор продолжался. Пока мы болтали, из-за навеса вышел старик – еще старше и еще сгорбленнее, чем моя собеседница. «Это Пьер, – представила его моя визави, – и, коли месье желает, Пьер ему понарасскажет вдвое, он же всюду побывал – от Бастилии до самого Ватерлоо». Я согласился, мой новый знакомый сел на другую табуретку, и мы погрузились в волны революционных воспоминаний. Хотя старик и был одет как пугало, все же и он был чрезвычайно похож на тех шестерых старых солдат.

Мы сидели в центре этого убогого строения, по правую руку мою был древний Пьер, а по левую – старуха. Вокруг были навалены всякие интересные деревяшки, а также штуки, от которых хотелось бы держаться подальше. В одном углу куча тряпья слегка шевелилась от количества обитающей в ней живности, а в противоположном углу были свалены кости, неописуемо смердевшие. Время от времени, оглядываясь по сторонам, я видел блестящие крысиные глазки – крысы здесь заполонили все. И тряпье, и кости были достаточно отвратительны сами по себе, но еще хуже был старый мясницкий топор с железной рукояткой, прислоненный к стене справа; его лезвие было вымазано засохшей кровью. И все же я не слишком опасался. Воспоминания стариков были столь захватывающими, что я и не заметил, как наступили сумерки и от мусорных куч потянулись длинные темные тени. Через некоторое время я понял, что меня снедает внутреннее беспокойство: невозможно было сказать, по какой причине, но все происходящее мне не нравилось. Тревожность – это что-то из разряда инстинкта, и смысл ее – предупредить нас. Эти наши душевные состояния стоят на страже, служа интеллекту, – и когда они бьют тревогу, мозг наш приступает к действиям, даже если мы еще не успели ничего толком понять.

Именно это сейчас и происходило со мной. Я вдруг впервые подумал о том, где и с кем нахожусь, а потом меня внезапно постигло озарение: да ведь я, кажется, серьезно влип. Благоразумие дало мне добрый совет: сиди как сидел и не дергайся; что ж, я и не дергался, словно бы и не замечая, как четыре глаза хитро поглядывают на меня. Четыре – это в лучшем случае, а вдруг их куда больше? Господи Боже, какая ужасная мысль! А ну как лачугу со всех сторон окружают злоумышленники?! Вполне возможно, что рядом со мной – шайка головорезов, воспитанных полувековой революцией.

Грозящая опасность подстегнула мой разум и внимание – и я внутренне собрался. Я заметил, что старуха нет-нет да и взглянет мне на руку. Только тут до меня дошло, что ее привлекло: на левой руке был массивный перстень с печаткой, а на правой – кольцо с крупным брильянтом.