Перевёрнутый мир

Я услышал, как со сцены кто-то подобострастно сравнил Лютика с Аленом Делоном. Лютик поморщился. И этот кто-то быстро поспешил поправить ошибку. Ален Делон, безусловно, не идет ни в какое сравнение с обаятельным покорителем женских сердец Люцианом. Кто-то вспомнил графское происхождение Лютика, правда, ошибся, сказав, что его прабабка была всего лишь фрейлиной при царском дворе. Оказывается, она состояла в прямом родстве с государем. Лютик по мере роста своей славы повышал своих пращуров в должности. А кто-то окрестил Лютика просто Оноре де Бальзаком. Поскольку Люциан выдал шедевр, по мотивам которого скоро снимут кино. И этот кто-то горячо возмутился, что существуют на свете нахальные, зарвавшиеся студенты, которые без стыда и совести пытались украсть у великого режиссера идеи и мысли.

Я спокойно, бесстрастно наблюдал за происходящим. Пожалуй, слишком спокойно и слишком бесстрастно. Меня даже не удивляло, что этот сумасшедший дом, разыгрывающийся на сцене, воспринимается зрителями всерьез. И когда объявили меня, преуспевающего актера Ростислава Неглинова, который все ночи напролет думал, чтобы подарить достойное своему лучшему другу Оноре де Лютику, я даже не вздрогнул. Я легко взбежал на сцену и взял микрофон. Ни один мускул не дрогнул на моем лице. Мое лицо было свежо, беспечно и дружелюбно. Лютик ободряюще мне подмигнул.

— Уважаемые коллеги, друзья! — Я широко улыбнулся запрограмированной улыбкой Ростика. — Я все ночи напролет думал, что бы подарить достойное своему лучшему другу. Может, какое-нибудь животное? Свинью, например. Но он тут же ее кому-нибудь подложит…

В зале раздался громкий смех.

— Может, новую молоденькую и чистую девушку в его гарем? Так он уже сделал себе сегодня этот подарок, купив невинность за роль в новом фильме…

Смех в зале заметно поредел.

— Может, лучший подарок — книга, например Оноре де Бальзака. Так он тут же украдет все идеи и мысли у великого писателя, как совсем недавно украл рассказ у студента и выдал его за собственное творение…

Смех в зале стих вовсе, только слышались робкие смешки. Побледневший Лютик приблизился вплотную ко мне, сжал мою руку до боли и процедил сквозь зубы:

— Заткнись, сволочь! — И тут же низко поклонился залу, раздаривая улыбки налево и направо. Он не хотел скандала.

Он еще надеялся, что на этом для многих непонятном признании я и завершу свою речь. Но я продолжал:

— И тогда я решил, думая ночи напролет, что самый отличный подарок для моего лучшего друга — это правда. — Я сделал паузу.

В зале наступила такая тишина, что если бы пролетела муха, ее приняли бы за сверхзвуковой самолет.

— Этот милый режиссер, — мой громкий голос разносился по залу, — этот опытный торговец чужой душой, чужим телом и чужим разумом так и не смог узнать своего лучшего друга Ростислава Неглинова, который пропал без вести почти год назад. Перед вами не обожаемый артист Неглинов, — я низко поклонился, — перед вами самый обыкновенный, малограмотный лесник из поселка Сосновка, который свою жизнь посвящал деревьям, зверью и птицам. Который не только не закончил театрального вуза, а вообще никакого. Никогда не был в театре, да и, положа руку на сердце, в кино-то бывал редко, а телевизор у него постоянно барахлил…

Меня перебил громкий возглас из зала:

— Это что, юбилейная шутка?

— Нет, дорогие господа, это не шутка. Я могу документально подтвердить, что я — самозванец, что моего личного в этом городе ничего нет. И квартира, и жена, и любовницы, и лучший друг, и профессия — все это принадлежит Ростиславу Неглинову, который бесследно пропал. И я с удовольствием дам интервью по этому поводу, и не только по этому. — Я многозначительно посмотрел на Лютика.

Он, казалось, застыл на месте соляным столбом. Таким я его еще не видел. С него в один миг слетела театральная маска этакой светской непринужденности и дружелюбия. Передо мной стоял совсем другой человек. Белое лицо, сжатые челюсти. Черный фрак, лаковая трость. Больше всего меня поразили его глаза. Вечно заплывшие, они вдруг прояснились, но я не видел их цвета. Только круглые белки, цвета не было. И его белый взгляд так внимательно и пронзительно смотрел на меня, словно постепенно и мучительно вонзалось острое копье в мое тело, добираясь до самого сердца. Раньше я бы, возможно, испугался. Но не теперь. Я уже не был Неглиновым. Мне вдруг стало настолько легко, словно я сбросил с себя рваное, пропитанное помоями и вонью грязных подвалов нищенское отрепье.

— Да его в тюрьму надо! — выдавил кто-то осторожно в зале.

— Не в тюрьму, а в психушку, он же спился совсем, — с готовностью поддержал еще чей-то хриплый голос.

— Белая горячка…

Все было сказано полушепотом, но настолько громко прозвучало в мертвой тишине зала, словно они истошно кричали.

Я повернулся к Лютику. И вновь — только белые глаза на черном фоне.

— А это мой последний подарок! — Я замахнулся и с такой силой ударил Лютика, что он отлетел на край сцены.